В этих тонких стенках - лёд, такой холодный и такой чужой. И в этих пальцах - рваные нити, почти истлевшие и мертвенно-серые. И в лице этом тёмном - только боль, что годами оставляла свои ровные отпечатки, медленно лаская кожу и растворяя соль. Только слёзы текут по щекам этим, чертя странной вязкой смесью чёрной туши и тоски себе дороги и оставляя навсегда неизгладимые дорожки. На мягкий, чуть клубящийся пар изо рта, как на огонь, летят снежинки, мягко мерцают и тлеют, не успев сгореть. И тусклый свет солнца пробивается к почерневшей земле сквозь застлавшие небо тяжёлые тучи цвета свинца.
Ровные легковесные полоски, мягким шёлком трепещущие в этом морозном воздухе, нервно касаются тонкой ледяной корки на твоих глазах. Оплетают твои ресницы, едва колышут их в прохладном ветре, чуть кусающем розоватые щёки. И тонкие губы слегка дрожат, словно шепчут мне вслед твоё последнее "Прости"...
Серые, чуть зеленоватые от соли мелкие барашки волн бегут по тёмной водной поверхности странной ровной вереницей оставленных за спиной воспоминаний. И пустынный летний пляж, покрытый сухой снежной крупой, устремляющийся белым полотном прямо в горизонт, и одинокая чёрная лодка, поднимающаяся и опускающаяся, как твоя грудь... И сильный ветер, от которого гнутся стволы деревьев и развеваются мои волосы, как будто от твоего дыхания... И ровная дорожка мелких чёрных следов на девственно-белом снеге. И рука, протянутая в холод. Всё дрожит...
Тихое снежное царство. Такое же хрупкое, как твой сон, такое же зыбкое, как замки из песка. Такое же светлое, как свет нашей звезды. И такое же одинокое...
Мёртвое снежное царство. Лишь рой волн - как рой пчёл над оставшимся в живых цветком в этих морозах. Лишь бесконечно-печальный утробный шум прибоя. Серое солнце, с каждым мгновением всё дальше и дальше уходящее за горизонт. И тяжёлая грусть, что остаётся на моей душе горьким вкусом слёз...
Длинные ногти с ободранным лаком. Тонкие пальцы, тянущиеся в ледяную пустоту. Резкие хлопки расстёгнутой куртки по груди. И приглушённые гудки далёкого порта... Здесь чужая земля. И чужая страна...
Я кладу ладони на покрытый жёстким снегом парапет, опускаю голову и закрываю глаза. Ветер треплет длинные волосы, то и дело пуская их по лицу. Так, как совсем недавно ещё делали твои губы. Холод медленно ползёт по коже. Там, где когда-то блуждали твои руки. По привычке облизываю губы и чувствую лишь солёный привкус. Тот, что до боли знаком.
Поднимаю голову к небу и, щурясь от сильного ветра, всматриваюсь в сплошной ряд серых облаков. Что они? Зачем они?
Звон тонкого хрусталя, до половины наполненного красным вином. Мерцающим, алеющим и пускающим рваные блики на белые стены. Две свечи, стоящие посередине пустого стола. Мягкое желтоватое пламя, едва дрожащее от слабого дуновения ветра из приоткрытого окна. Тускло блестящее в моих полных слёз глазах...
Холодный матовый свет серебра на крахмальной скатерти. Маленькая капля, медленно стекающая по стенке бокала и оставляющая розоватый след на ровной глади хлопка. Жёсткая спинка стула, слегка хрустнувшая в полной тишине. Дрогнувшая синяя занавеска и почти прозрачный тюль, метнувшийся вслед за ней. Маленькая тарелка с узкими тёмными разводами от шоколадного крема. И торт на серебряном подносе. Без одного куска...
Прозрачная капля, медленно ползущая по моей щеке. Жирные губы, с которых слизывает остатки крема язык. Мятая белая салфетка, скомканная в руке. Вилка, положенная зубцами на левый край белого фаянса с золотой каймой. Пустая чашка, на дне которой темнеет кофейная гуща.
Тонкая кожаная папка, лежащая на краю стола. Несколько крупных купюр, вложенных в неё. Скрип паркета под ногами. Приглушённый шорох шагов. Блестящие золотом пуговицы на жакете. Хромированная ручка двери. Яркие вспышки фар. Блестящий от дождя асфальт. Чёрные окна только что остановившегося лимузина.
Твоё лицо, с аккуратным вечерним макияжем. Неловко спрятанная за спину рука. Отражение золотой обёрточной бумаги в луже. Виновато опущенные вниз глаза. Слегка дрожащие приоткрытые губы. Лёгкий шелест листьев над головой. Улыбка на моих губах. Улыбка на твоих...
Пахнущий кожей салон. Твои прикрытые глаза и голова, лежащая на моём плече. Моя рука, мягко скользящая по твоему бедру. Шумный выдох мне в шею. Тепло...
Белые простыни на кровати. Шум воды в душе. Тишина. Звук мокрых ступней по паркету. Улыбка на твоих губах. Улыбка на моих...
Шуршание бумаги. Стук крышки об пол. Улыбка на моих губах. Улыбка на твоих... Тёплый язык в моём рту. Прикрытые от удовольствия глаза. Улыбка на твоих губах. Улыбка на моих...

Я смотрю на часы. На тонкие цифры, рассыпающиеся тёмной пылью. На тонкие стрелки, прибитые к белёсому циферблату. Я смотрю и молча наблюдаю, как медленно они ползут, пригвождённые, оставляя лишь мимолётные воспоминания, всё время по кругу. Всё дальше и дальше...
Я смотрю на часы в темноте. Задёрнуты шторы, звенящая тишина в ушах. Я смотрю на часы. В темноте. Стрелки сходят с ума. Каждый раз повторяя один и тот же ненавистный маршрут...
Я смотрю на часы на стене. На белой, больной, болезненно-белоснежной стене, словно выложенной больничным кафелем или покрытой масляной краской. И слышу мерный стук. Это пленённые стрелки мечутся за тонким пыльным стеклом, нанизанные на короткий чёрный гвоздь...

- А ты-то приедешь? - Том, улыбаясь, смотрит на Дэйва, укладывающего на тележку последний мой чемодан.
- Посмотрим, - вытирая пот со лба, отвечает тот и исподлобья косится на меня.
- Да ладно тебе, Дэвид, - шутя хлопает его по плечу и заразительно смеётся. - Он устаёт не меньше тебя, и ему нужен отдых.
- Да я и не спорю, - задумчиво косится на часы Йост, - просто...
- Что "просто"? - не выдерживаю я, прижимаясь к Тому и переплетая пальцы.
- Ничего. Удачного отдыха, - бросает через плечо Дэвид, быстро садится в машину и уезжает.
- Что это с ним? - Том слегка толкает меня плечом, кивая в сторону удаляющейся машины. А я лишь плотнее сжимаю губы и ковыряюсь в пачке, доставая сигарету.
- Устал, видимо, не переживай. Отойдёт, - наигранно-небрежно выпускаю дым ему в лицо, чтобы отошёл и не давил на большой синяк на моём плече. Том, закашлявшись, вслед за носильщиком скрывается в дверях аэропорта. Я делаю последнюю затяжку, резко выбрасываю недокуренную сигарету и неслышно шепчу:
- Просто он знает...

Ты сидишь на кровати, обнимая руками колени. Я курю на подоконнике, глядя в мерцающие за стеклом ночные огни.
- Почему, Билл? - спрашиваешь, не поднимая головы, но я всё же чувствую твой взгляд в спину.
- Не знаю, - выбрасываю сигарету в окно и смотрю, как она чертит ровную дугу и рассыпается снопом тусклых искр внизу.
- Почему ты мне не веришь??? - громко кричишь, заходясь в рыданиях. - Почему?!?!?!
- Говорю же, не знаю!!! - резко оборачиваюсь и смотрю на твоё заплаканное лицо.
Резко распахивается дверь, и Том, оттолкнув меня плечом, быстро подходит к кровати и тянет тебя за руки, заставляя подняться.
- Том... - пытаюсь встать в дверях, не давая пройти.
- Пошёл к чёрту... - резко цедит сквозь зубы и, вновь меня оттолкнув, быстро выходит, почти волоча тебя за собой. Ты ничего не понимаешь, то и дело оглядываешься на меня, выбежавшего следом за вами в коридор и смотрящего, как он тебя уводит.

- Билл, Том, посмотрите! - ты подзываешь нас, показывая на висящие посередине стены часы с белым циферблатом и длинными тонкими стрелками.
- Хм... - непонятно мычит Том, тихо целуя тебя в шею.
- Ну... Как вам? - опускаешь глаза, словно стесняясь.
- Вроде, неплохо... - разглядываю часы и не понимаю, как мог сам их не заметить раньше, ведь я только что проходил мимо этой стены.
- Пойдёт, - улыбается Том и тянется за кредиткой. - Берём.

- Что-то не так? - Том подходит сзади и кладёт руки мне на плечи.
- Не знаю... - немного ёжась, выхожу на середину гостиной и оглядываюсь. - Слишком много места...
- Билл, да брось ты! - тут же принимается довольно улыбаться Том. - Места много не бывает.
- Да, но... - я нерешительно оглядываю обшарпанные стены огромной гостиной.
- Что? Если не нравится, можно поискать ещё... Только скажи честно.
- Том, что ты ко мне прицепился? Непривычно просто...
- Билл! - Том касается губами моей шеи, заставляя глубоко вдохнуть и прикрыть глаза. - Сделаем ремонт, купим мебель, всё будет супер!
- Уговорил, - улыбаюсь я и тянусь к слегка обветренным губам.

Ты старательно мажешь кисточкой расстеленные на полу обои и, аккуратно держа за края, передаёшь их Тому. Он стоит на невысокой стремянке и, ровно подогнав новый отрезок к уже наклеенному, принимается разглаживать его. Я молча крашу плинтусы, то и дело капая светлой краской на расстеленные на полу газеты.
- Что ты там возишься, братишка? - весело окликает Том, складывая стремянку.
- Билл, тебе помочь? - робко спрашиваешь, отрывая от бумаги прилипшую кисточку.
- Как хочешь, - равнодушно пожимаю плечами и отворачиваюсь к другой стене.

Дэвид резко швыряет наполненный виски стакан в меня, но я успеваю увернуться, и мгновение спустя за спиной раздаётся глухой треск битого стекла, а по стене расползается влажное пятно.
- Какого чёрта вы творите? Какого чёрта??? - Дэвид хватает со стола пепельницу, но передумав роняет её на пол.
- Дэйв... - медленно подхожу к нему и обнимаю за плечи.
- Ты не понимаешь... - Йост утыкается лицом в мой живот, а я лишь мягко глажу его по растрёпанным волосам. - Ты ни хрена не понимаешь...
Вдруг он резко вскакивает и толкает меня. Я отлетаю к стене, больно ударившись плечом, и сползаю вниз.
- Все эти годы! Все эти годы!!! - не унимается Йост, шатаясь по офису и срывая со стен наши плакаты.
- Вашу мать!!! - кричит он, спихивая всё со стола. - Всё это!!! Всё!!!
Я лишь исподлобья наблюдаю за ним, потирая ушибленное место. Лишь бы Том не заметил вечером. Лишь бы...
- Это конец! - Дэвид устало падает напротив меня и упирается затылком в ножку стула. - Ты понимаешь, что теперь всё? Нет? Не понимаешь?
- Что "всё", Дэйв? - резко вскинув голову, смотрю прямо в глаза. - Никто не узнает...
- Чёрт бы вас всех побрал! Всю вашу грёбаную четвёрку... - шипит он сквозь зубы, глядя на меня покрасневшими глазами. - Как я от вас устал...
- Завтра начинается отпуск, Дэйв, - тихо отвечаю я. - Поезжай куда-нибудь, тоже отдохни, расслабься...
- Ты понимаешь, что будет с группой? Понимаешь, Билл???
- Ничего не будет, - спокойно смотрю ему прямо в глаза. - Это наше дело.
- Чёрта с два... - вытягивает ногу он, обхватывая колено другой руками. - Ты понимаешь, что станет с группой?
- Если честно, Дэйв, то гораздо сильнее меня волнует, что будет с нами, - поднявшись, отряхиваю одежду, и смотрю на него сверху вниз. - Завтра мы едем в отпуск. Пока всё. Точка.

Я смотрю на часы. Ровная, слегка покрытая патиной вязь цифр едва заметно поблекла от старости. Странный звук, тихий шорох, неуловимый скрип шестерёнок... Давно сошедшие с ума стрелки всё так же мечутся по новому кругу в тщетной попытке когда-нибудь выбраться на свободу. И иногда мне кажется, что я тоже... Что это меня прибили тонким проржавевшим от времени гвоздём, посадили на вечную ось. Что это я всегда бегу по кругу. Всегда...

- Почему ты так с ней? - спрашивает Том, садясь напротив. Ты ещё в душе и никогда не узнаешь про наш разговор.
- Он знает, - коротко отвечаю я, разглядывая плавающий на дне стакана лёд.
- Дэвид?
- Да...
- И что?
- Я ей не верю, Том. Вспомни, когда она появилась?
- Мне всё равно, Билл. Я счастлив, - задумчиво скрещивает руки на груди.
- Ты счастлив, - повторяю я, допивая последний глоток, встающий поперёк горла. - Отлично.

- Ты этого хотел, Дэйв? - киваю на обложку журнала, где красуется ваше с Томом фото.
- Ты знаешь, Билл... Она как нельзя вовремя, - задумчиво наполняешь кружки и протягиваешь одну мне, садясь напротив.
- Прямо слишком уж вовремя, - с вызовом смотрю ему в глаза.
- Успокойся, - Йост медленно цедит горячий кофе, глядя куда-то мимо меня.
- Да как-то не получается, - отпиваю глоток и морщусь от горечи.
- Билл... - Дэвид устало подносит кружку к виску и закрывает глаза. - Том счастлив, она счастлива, все счастливы. Чего тебе ещё надо?
- Ты всё равно не поймёшь, - поднимаюсь из кресла. - Спасибо за кофе.

- Где Том? - спрашиваю, садясь напротив и глядя тебе в глаза.
- Ушёл в магазин... - неуверенно отвечаешь ты, поправляя кофту.
- Отлично, значит, несколько минут у нас есть, - пододвигаю стул ближе и сажусь задом наперёд, положив руки на спинку. - Зачем ты здесь?
- То есть? О чём ты, Билл? - пытаешься улыбнуться, но выходит не очень похоже.
- То есть "зачем ты здесь". Что непонятного?
- Я не понимаю...
- Хорошо, зачем ты появилась? Зачем? Тебя Йост прислал? Или, быть может, кто-то ещё?
- Билл, послушай...
- Нет, это ты меня послушай! - отшвыриваю стул и подхожу ближе. - Перед нашим отпуском у меня с Дэйвом был очень неприятный разговор, а сразу после появляешься ты, как решение всех наших проблем. Просто божественное провидение какое-то!
- Билл... Если ты о слухах в газетах... - начинаешь ты, но я перебиваю:
- Это не слухи в газетах.
Ты непонимающе хлопаешь глазами, а я открываю окно и достаю сигарету.
- Билл, но я правда люблю его...
Поворачиваюсь и вижу, как слеза медленно чертит влажную дорожку по твоей щеке, тускло блестя.
- Может быть... - отвечаю я и отворачиваюсь к окну.

Вернувшись в комнату, я громко хлопаю дверью и выключаю свет. Из приоткрытого окна я слышу твои всхлипы и тихий голос моего брата, успокаивающего тебя. Затем я слышу, как Том кричит "Такси!", как хлопает дверь и как постепенно уносится вдаль шум мотора. Я сажусь на кровать, где совсем недавно сидела ты, и вдруг начинаю слышать, как идут часы.
Я смотрю на часы в темноте. Задёрнуты шторы, звенящая тишина в ушах. Я смотрю на часы. В темноте. Стрелки сходят с ума. Каждый раз повторяя один и тот же ненавистный маршрут...
Я смотрю на часы на стене. На белой, больной, болезненно-белоснежной стене, словно выложенной больничным кафелем или покрытой масляной краской. И слышу мерный стук. Это пленённые стрелки мечутся за тонким пыльным стеклом, нанизанные на короткий чёрный гвоздь...
Эта белая стена, эта комната, эти часы - здесь всё хранит почему-то твоё присутствие. Ты выбрала эти обои, ты мазала их клеем, ты заметила эти проклятые часы... Это наша с Томом квартира! Какого чёрта в ней делаешь ты? Это наша с Томом жизнь! Наша! Моя и Тома!!! И больше никого. Никого не должно больше быть. Никого...

- Доволен, Дэйв? - без стука вхожу в офис и сажусь напротив, глядя прямо во впавшие глаза. - Как сегодняшняя ночка? Хорошо спал?
- Билеты на концерты, Билл... - начинает Дэвид, но я быстро его обрываю.
- Я знаю. Но разве это важно, Дэйв? Ведь Том счастлив, она счастлива. Ведь все же счастливы, Дэйв? Разве нет?
Не попрощавшись, я выхожу на улицу и вглядываюсь в серое небо.

Я снимаю часы со стены и беру их в руки. Ровная, слегка покрытая патиной вязь цифр едва заметно поблекла от старости. Странный звук, тихий шорох, неуловимый скрип шестерёнок... Размахиваюсь и со всей силы бью по стеклу. Окровавленными пальцами прикасаюсь к стрелкам и выдираю их, выбрасывая ржавый гвоздь на пол.
Часы молчат. Лишь некогда ровная вязь цифр теперь запачкана красными каплями. Но мне всё равно. Часы молчат. Стрелки свободны. Им больше не надо бежать по кругу. Им больше не надо всё время повторять один и тот же ненавистный маршрут. Минута за минутой. Час за часом. Это очень просто - разбить часы, чтобы освободить время. Для этого надо всего лишь снять с гвоздя стрелки. Быть может, и меня когда-нибудь освободят. Может быть, меня тоже когда-нибудь снимут... Content-Disposition: form-data; name="smiles_on"

1

Пустая крыша. Мелкий моросящий дождь. И тебя нет рядом. Ветер уносит дым моей тлеющей сигареты. Пальцы замёрзли. Блин, потом будет колоть, словно иголками, а я этого так не люблю. Почему так страшно? И почему мне сейчас совсем не холодно? Почему?..
Внизу чужой город. Вереницы машин. Редкие прохожие в этот поздний час. Яркие фары больно слепят глаза. Слёзы. Или просто дождь?..
Тонкие паутинки улиц, как паутинки вен на руках. Твоих? Моих? А есть разница? Билл, она есть? Мы же так похожи с тобой. Во всём. Но не в этом. Не в нашей любви. К сожалению...
Сетка улиц сквозь этот город. И я целый день бродил по ним, не замечая никого. Не помня, не зная названий. Смотря лишь на брусчатку тёмных, грязных, узких, душащих переулков. Смотря лишь на посеревший камень стен. Смотря лишь на пыль, забивающую мои лёгкие. Чувствуя странный привкус во рту. Привкус гари, выхлопных газов, сбивающий дыхание привкус сдавленных рыданий. Горький привкус слёз, солоноватый и липкий, катящийся и налипающий на горло, обвязывающий его, словно моток колючей проволоки, царапающий и рвущий его привкус крови из разбитой губы, из разбитых дёсен. А я просто бродил, не зная, куда иду, не понимая, что делать теперь. Бродил и чувствовал его. Этот привкус. Глотал, слизывал кровь, медленно стекающую по моему подбородку, по шее и запачкавшую мою футболку. Такой странный вампир - в кепке, собранные на затылке в некое странное подобие хвоста чуть слева дреды, в мешковатых штанах, кроссовках с развязанными грязными шнурками. И струйка крови из левого уголка губ, из порванной в этом месте от вырванного ударом кольца губы. Странно, ведь именно ты, а не я, всегда мечтал быть вампиром. И даже в детстве так часто подражал им. Подражаешь и сейчас, всё ещё мечтаешь им стать. Только уже по-другому. Сам не понимая, что давно уже стал им. Стал этим вампиром, убивающим и пьющим жизнь из другого...
И я пил её. Пил эту кровь. Я пил каждую каплю, попадавшую мне в рот. Слизывал эту кровь и проглатывал её так же, как проглатывал свои слёзы. Глотал. Потому что знал, что вместе со мной и ты её сейчас глотаешь. И знал, что сейчас тебе так же паршиво, тебе так же больно, как и мне. Но ты ничего не сможешь уже сделать. Не сможешь забрать эту боль себе. Не сможешь успокоить, не сможешь утешить так, как раньше. Потому что я не приду к тебе. Больше никогда. И я не прощу тебя. Не прощу никогда. Потому что ты не захотел понять. Впервые в жизни. Не захотел...
Я не спал всю ночь. Да и раньше-то я не особо высыпался. В последнее время. Как, впрочем, и ты. Только вот ты боялся выглядеть не так, а потому с каждым разом замазывался тональником, пытаясь скрыть следы твоих бессонных ночей. Нам снилось одно и то же. Всегда. Только мои сны стали тебя пугать. Ты стал бояться. Меня. И себя. Я не спал, потому что знал, что ты боишься. Боишься меня, боишься этого. Всё уже стало слишком не так. Не так, как раньше...
Помнишь, как раньше ты просыпался среди ночи? Как, повернувшись к стене, шептал еле слышно: "Том, я люблю тебя"? А я из-за стенки тебе отвечал: "И я тебя, Билл"? И ты успокаивался и снова засыпал. Мы засыпали...
Помнишь, как однажды ты проснулся оттого, что мне приснилось, будто я падаю в пропасть? Как падаю и мне не за что удержаться? Я падаю и разбиваюсь насмерть? И больше нет меня? Больше нет нас? И как ты в страхе, с перекошенным от ужаса лицом вбежал в мою спальню и бросился к моей кровати? Как ты остановился в полушаге от её края и посмотрел на меня? А я смотрел на тебя, и нам ничего не нужно было говорить в этот момент? И нам никто больше не был нужен. Как, впрочем, и всегда. И ты, не спрашивая моего на то разрешения, откинул одеяло и лёг рядом со мной. Лёг и обнял меня так, будто мы не виделись с тобой несколько веков, хотя прошло всего-то несколько часов. Ты обнял меня, дрожа от страха. Посмотрел мне в глаза. Так испуганно и несмело.
- Я думал, что потерял тебя, Том, - еле слышно прошептал ты. Точнее, не прошептал, а еле выдохнул это мне в лицо. И я так же ответил:
- Знаю, Билл. Не бойся, я здесь. И мы никогда друг друга не потеряем.
И сразу твои глаза стали влажными, но счастливыми. Ты уткнулся мне в плечо, еле коснулся его своими теплыми мягкими губами и уснул. А я до самого утра лежал, обнимая тебя, гладя по волосам, по плечам, по спине, еле касаясь моими огрубевшими подушечками пальцев твоей бархатистой кожи. И когда ты проснулся, ты посмотрел мне в глаза и снова прошептал своё "Я люблю тебя, Том", а я тебе ответил: "Знаю. И тоже тебя люблю".
Так почему, Билл? Почему же теперь всё так? Почему для нас всё так сильно изменилось? Я не спал всю ночь. Думал, что мне тебе сказать. И как тебе это сказать. Хотя ты уже давно догадывался. Хотя ты уже практически знал. Но я всё сидел у распахнутого окна, смотрел на эти ночные берлинские улицы, курил сигарету за сигаретой и думал. Думал, как именно я зайду в твою гримёрку, как подойду к тебе, как тихо, почти незаметно коснусь своей ладонью твоей, медленно проведу кончиками пальцев по твоему запястью, расстёгивая твой браслет, как сниму его и брошу на пол, как в этой тишине раздастся звенящий звук удара металла о кафель, как ты опустишь глаза в пол, а потом несмело поднимешь их на меня. Как ещё больше сдвину козырёк своей кепки направо, а ты будешь, как зачарованный, смотреть, ловить каждое моё движение, дышать вместе со мной и ждать того же, чего и я так долго ждал. И как я медленно, несмело приближу своё лицо к такому же несколько удивлённому и печальному твоему, как вместе мы закроем глаза, и как наконец-то наши губы соприкоснутся. Как мои руки обовьют, будто виноградные лозы, твои тонкие хрупкие плечи, а твои - мои. Как затем я опущу их на твою талию, а ты свои - на мою. И как мы, будто такие странные отражения себя в другом, медленно проникнем руками под футболку другого, и со спины, еле касаясь и не отрывая своих губ, перейдём на грудь, шею, щёки другого. А потом опять шея, грудь, живот, спина... И вот уже мои пальцы возятся с замком твоих джинсов, а твои - с моим, и дальше... Только вот ты не захотел.
Я пришёл, как и думал, к тебе после концерта. Всё было именно так, как я того и хотел, как представлял себе всю ночь. Но когда я стал наклоняться к твоим губам, чтобы наконец-то их поцеловать, ты оттолкнул меня. Оттолкнул и ударил. Сильно. По-настоящему. Больно. Тоненькая струйка крови по моему подбородку. Еле заметные капельки слёз, как хрусталь - по моим щекам. И мой сдавленный стон, мой еле слышный шёпот: "Почему, Билл? Я же люблю тебя! Почему, Билл..." Я убежал. А ты не бросился за мной. Вернее, бросился, вот только было уже слишком поздно. Я убежал. А потом весь вечер бродил по улицам этого проклятого Берлина, разлучившего нас. Мимо зданий. Мимо людей. И я плакал, Билл. Я рыдал. Мои плечи тряслись от моих рыданий. Я плакал, Билл. И я до сих пор плачу... Я не могу без тебя, Билл! И я кричу в это ночной город, в это серое дождливое небо, кричу, что есть мочи, кричу, срывая голос, кричу так, чтобы весь мир слышал: "Я люблю тебя, Билл! Я не могу без тебя!"
Но я не могу и с тобой. Теперь не могу. Я не смогу жить как раньше. Потому что не будет уже этого "как раньше". Я не смогу без тебя. Но я не смогу и с тобой. Потому что я не хочу делать тебе больно так же, как ты сделал мне...
Я стою на крае этой крыши. Внизу чужой город. Вереницы машин. Редкие прохожие в этот поздний час. Яркие фары больно слепят глаза. Слёзы. Или просто дождь?.. Помнишь, как когда-то в детстве мы пришли в костёл? Помнишь ту красоту витражей, икон, статуй, что так поразила нас тогда? А помнишь, что больше всего так впечатлило нас тогда? Ангел. Расправивший свои крылья, сжимавший свой меч серафим, устремившийся в небо. И рядом с ним ещё один, такой же. Готовившийся взлететь. Я хочу стать этим ангелом для нас обоих, Билл. Я не могу больше, Билл. Не могу так. Пусть лучше я, но не ты и не мы оба. Пусть лучше я...
Я сделал шаг с этой крыши. Перехватило дыхание. Пустота. Снова то ощущение, как в том старом сне. В пропасть... Меня развернуло спиной к асфальту, и последнее, что я увидел - слёзы на твоём лице. Там, где мгновение назад стоял я... Пусть лучше я, Билл. Так будет лучше для нас обоих...
"Я за тобой следом, Том. Я следом..."

Плотные струи хлещут по лицу, и ледяная вода тонкими ручейками ползёт по лбу, чуть змеится в царапинах, смешиваясь с кровью, стекает по щекам. Ручейки сходятся на подбородке и холодным кольцом оплетают шею, забираются под воротник и стекают по груди. Насквозь промокшая футболка непривычно обтягивает тело и виснет тяжёлым мешком на плечах. Джинсы из светло-голубых превратились в грязно-синие, кроссовки набрали воды и противно хлюпают при каждом шаге. Я иду по чужому городу, незнакомые улицы бьют в глаза раздражающе-ярким неоновым светом, проезжающие машины поднимают с асфальта бесчисленные снопы грязных капель, которые взлетают до уровня пояса и, встретившись с дождём, вновь рушатся вниз. Вниз - на тот же асфальт, откуда совсем недавно рванулись вверх - туда, откуда только что упали. Так и не долетев до неба. Только до земли...

- Я хочу тебя увидеть.
- Не надо, Том...
- Почему?
- Зачем я тебе теперь?
- А зачем ты был мне все эти годы? Ты - мой брат...

Эти пустые улицы, этот нескончаемый дождь... Глаза, полные воды - то слёзы или... Противный комок, стоящий поперёк горла, и странная дрожь в руках. Пальцы, онемевшие от холода. Розовая вода, стекающая рваными струями по подбородку... На кого я похож? Каким меня сделал ты? Рассечённая бровь, куча царапин на лице, разорванная прилипшая к телу футболка, грязные джинсы, висящие тугими палками намокшие дреды... Этого я заслужил, Билл? Этого??? А за что? Только за то, что любил?
Яркие фары ослепляют уставшие глаза, и от этого на секунду кажется, что я иду в полной пустоте. В ней нет ничего - только мои ноги шагают по твёрдой поверхности внизу, а вокруг ничего нет. Нет ничего и никого - только сплошной нескончаемый свет. Яркий, пугающий и одинокий. Свет тысяч солнц и миллиардов лун. Свет, льющийся на меня нескончаемым потоком, как и этот непрекращающийся дождь. Свет, обволакивающий со всех сторон.

- Можно я прилечу завтра?
- Не надо...
- Мне не хватает тебя...
- Всё равно...
- Билл, пожалуйста...

Ты устало опускаешься в кресло и закрываешь глаза. Подносишь свои тонкие пальцы к лицу и массируешь веки. Я сажусь на подлокотник и нежно обнимаю тебя. Ты словно пробуждаешься от какой-то странной полудрёмы, охватившей тебя, и смотришь на меня. Я кладу свои руки на твои плечи и чуть сжимаю пальцы. Ты запрокидываешь голову назад и облизываешь губы. Наклоняюсь к твоему лицу и прикасаюсь губами к чуть влажному лбу. Высовываю кончик языка и рисую тонкую дорожку от бровей до кончика носа. Ты смешно морщишься и пытаешь отвернуться. Сажусь к тебе на колени и запускаю руки под твою футболку. Чувствую, как пальцы касаются сухой бархатистой кожи, легко скользят по ней к напряжённым соскам. Твои руки оказываются на моей спине, длинные ногти сильно впиваются в кожу под лопатками.

- Я скучаю...
- Ты сам решил...
- Пожалуйста...
- Зачем?
- Не знаю...

От слов - до слёз лишь пара шагов. До слёз. До печали. До боли. В это зябкое одиночество я иду, и назад не будет дороги. Там нет тебя, но для тебя уже нет меня. Простить? Кому какая разница? Назад ведь не повернуть...
Назад? Зачем? Всё в прошлом. Всё это было. И я это помню. Тогда и сейчас - два разных времени. Два разных меня. И два разных тебя. И память держит, не хочет отпускать. И я верю. И я помню.
Помню, как мои пальцы скользят к твоему горлу, едва касаются бледной кожи, а с губ срывается еле слышный стон. Они тянутся дальше, и вот уже твои щёки вспыхивают алым огнём под ними. Ты прикрываешь глаза и откидываешь голову назад, а кончик моего языка проникает между твоих горячих губ...
Я ненавижу свою память! Я всё ещё это помню. Всё ещё слышу твои стоны, всё ещё вижу блестящие капельки пота, стекающие по твоей груди, слипшиеся чёрные волосы, странной вязью бегущие по высокому лбу. Всё ещё чувствую твоё теплое дыхание в ухо и слабый запах яблочного парфюма. Я хочу, чтобы это небо забрало меня к себе. Хочу, чтобы дождь смысл всё, что ещё осталось внутри меня от тебя. Хочу наконец освободиться и стать самим собой. Не думать о тебе, не помнить, не просить...
Ты ведь сам перечеркнул всё, что было между нами, и солоноватая от крови вода, которую я слизываю со своих губ, тому в подтверждение. Меня часто били, но никогда не было так больно. Никогда мир не рассыпался перед глазами на сотни кусков, словно огромное полотно паззла, которое кто-то решил перенести. Мгновения жизни - мгновения тебя и меня - одно за одни выпадали из этой картины, оставляя после себя лишь зияющие дыры с рваными краями, сквозь которые так отчётливо просвечивала пустота. Словно бумага, пожираемая огнём. И на тонком хрупком пепле оставались лишь неясные следы того, что когда-то мы на ней писали.
Я хочу просто уйти. Уйти, чтобы тебе не было больно. Уйти в никуда, исчезнуть. И забыть. Забыть тебя и забыть себя. Вычеркнуть из дневника своей жизни эти семнадцать лет и начать с нуля - без тебя. Пусть и такой ценой...
Я хочу забыть. Твои руки. Твои кольца. Твои тонкие пальцы, скользящие по моей груди. Твои губы, впивающиеся в мои. Твой язык, оставляющий влажный след на моих веках. Твои тонкие длинные ресницы, чуть дрожащие от моего дыхания. Тебя...
Вода тонкой струёй медленно ползёт по спине. Только холод. Только... Я хочу забыть. Что бы ни случилось. Как бы ни стало. Я хочу забыть.
Я хочу забыть. Разорвать эти тонкие струны. Порвать эти верёвки, которыми был к тебе привязан. И освободиться от тебя. Я хочу забыть эту боль. И эту любовь. Чтобы когда-нибудь вспомнить...

- Мне одиноко без тебя...
- Я знаю. Мне тоже...
- Пожалуйста...
- Зачем? Зачем...
- Потому что...
- Скажи...
- Не могу...
- Пожалуйста, скажи... - Потому что люблю...

В хрустально-ледяной крошке то и дело вспыхивали одинокие электрические огни, превращая тонкое полотно ночи в причудливо-рваный искрящийся шёлк. Билл положил ладони на холодный хромированный поручень и провёл заострёнными ногтями по нему, оставляя на металле неглубокие неровные царапины. Поднял голову и посмотрел на лившийся из тёмного неба одинокий призрачно-белёсый свет полумесяца, чьи края были мягко размыты пустынной темнотой.
Стоя на краю крыши, он поднял руки вверх, выпрямил до ломоты пальцы и поднялся на носках, словно пытаясь дотянуться ими до невидимой звезды. Сильный ветер трепал длинные волосы, взлохмачивая и взъерошивая их, путая между собой чёрные и матово-белые полосы и бросая их на бледную кожу лица, застилая глаза. Тонкие чёрные и белые линии в морозном воздухе - словно почти прозрачные нити паутины, мягко плещущиеся на ветру. А над головой - пустое холодное небо. И мириады звёзд.
Билл сделал два шага и взглянул в пропасть. За плотной пеленой черноты он увидел лишь далёкие отблески мгновенно вспыхивавших и тут же гаснущих огоньков, таких же незаметных и далёких, как звёзды вверху. Закрыл глаза, сделал глубокий вдох, опустил голову, едва не коснувшись подбородком груди, и шагнул в пустоту, где нет ни памяти, ни тишины. Туда, где сходятся воедино белое и чёрное, где смыкаются кромки зари и заката. Где одинокая рука крепко сжимает твою ослабевшую и замёрзшую ладонь, а крупный сухой снег не тает на бледных обмороженных щеках. Где тонкие пальцы переплетаются, где голоса звучат в унисон, а дни тянутся в бесконечную даль под названием вечность. Где бледные холодные губы слегка касаются тёплых, слегка влажных губ с блестящим на морозе колечком. Где полуприкрытым глазам не нужен свет, чтобы видеть, а сердцу не нужно биться, чтобы любить.
Высоко в небе ярко вспыхнула звезда и мгновенно погасла, оставив после себя тут же стёршийся след и темноту. Билл спрятал руки в карманы чёрных брюк, слегка повёл плечами и опустил голову, проходя мимо смотрящих ему вслед людей с красными колпаками на головах, закрывающих лица. "Хранители, - думал он, смотря на покрывавшийся на глазах льдом матовый металл, по которому ровно клацали подбитые каблуки его чёрных туфель. - Странные существа, про которых даже нельзя сказать, люди они или же уже нет. Есть они, есть люди, есть тайны. Им суждено умирать и рождаться, рождаться и умирать, а хранители всегда рядом с ними. Они знают все тайны, все секреты. Ответы на безответные вопросы... Не поэтому ли они живут вечно?"
Положив руку на холодную ручку, он обернулся, но слабо освещённая крыша была девственно пуста. Лишь тонкая цепочка следов на тонком хрустящем снежно-ледяном насте тянулась от двери к обледеневшим перилам, а от них - обратно до двери. Билл устало ухмыльнулся и вошёл в плотный мерцающий свет, где спустя пару мгновений его чёрная фигура растворилась без следа. Дверь с тихим скрипом закрылась, и через миг после щелчка металлического язычка замка в звенящей ледяной пустоте засияли сотни пар огненных глаз. Люди в красных одеяниях, словно языческие статуи, стояли без движения. Сильный ветер трепал неровные края их пурпурных одежд, хлопал тканью, мешал со снегом... Фантомы в красном лишь стояли в темноте. Снег падал на их опущенные на лицо капюшоны, мёл в глаза, налипал на тонкий атлас... Лишь сотни пар огненных глаз тускло светились в снежной буре, мешающей время с темнотой. Фантомы в красном - как флаги, оставленные на полях сражения, где больше некому схватить их в руки, поднять над головой и с громким криком побежать навстречу собственной смерти. Фантомы в красном - как воспоминания, ставшие явью ночные кошмары. Фантомы в красном, застывшие в снежной метели, темноте и времени. Фантомы в красном, умиравшие сотни раз в прошлом и не знающие будущего. Молчаливые фантомы в красном. Горящие глаза. Белый снег. Пронизывающий до костей холод. Ревущий в ушах ветер. Полное одиночество. Сотни лет дорог. Мириады жизней и звёзд. Высокое бескрайнее небо. Распахнутые окна. Стук сердца. Шорох слезы, текущей по замёрзшей щеке. Фантомы в красном. Везде...

Снег всегда начинается внезапно. Просто белые хлопья - с неба на влажную землю, тают, превращаясь в ледяную воду, падают и застывают. Снег всегда слегка похож на чудо - кристально-белый, искрящийся, лёгкий и такой хрупкий, словно то - душа, на мгновение вырвавшаяся из тесной клетки тела. Медленный вой, тихий стон - так падает одинокая снежинка на раскрытую ладонь. Становится чуть тёмной, мягкой... Потом на кончиках мелких лучиков появляются блестящие капельки, словно слёзы... А после - снег тает. И уже никогда не вернёшь эту снежинку к жизни. Как не пытайся...
Том резко сжал пальцы в кулак и тут же расцепил, уставившись на влажную ладонь. Отдалённый холодок прошёл от кончиков пальцев до запястья, затем быстро пробежал по предплечью, заставив слегка приподняться тонкие светлые волоски под широкими рукавами. Он смотрел на небо, полное звёзд и такого же мерцающего снега, мягко падающего на него. Налипающего на ресницы, отчего свет начинал расплываться в глазах. Ложащегося на бледные, с едва заметным румянцем щёки, оставляя после себя лишь блестящие капельки водяного тумана на холодной коже.
В двери щёлкнул замок, и неприятная дрожь пробежала по позвоночнику. Он обернулся и увидел неясный силуэт на фоне яркого света. Зажмурил глаза, дважды глубоко вдохнул и увидел знакомую фигуру своего младшего брата. Тяжёлая металлическая дверь с шумом захлопнулась, и комната погрузилась в хрупкий полумрак. Билл подошёл к нему и остановился в паре метров за спиной, тяжело вздохнув.
- Что тебе надо? - резко процедил сквозь зубы Том, разглядывая валившие на его поднятое вверх лицо сквозь влажную решётку снежинки.
- Тебя... - спокойно ответил Билл, подходя вплотную и кладя руку ему на грудь.
- Не пытайся! - резко отстраняясь, ответил он.
Билл молча опустил руку, сжал её в кулак и со всей силы ударил брата в висок. Напрыгнул на спину, обхватил руками за плечи и повалил на пол. Том сдавленно застонал, попытался вырваться, но заточенные ногти полоснули его по рукам, и он взвыл от боли. Билл перевернул его на живот, с силой прижимая коленом к мокрому полу. Заломил распоротые руки, быстро связал их тонкой верёвкой и поднял на ноги. Посмотрел во влажные глаза и отвёл взгляд в сторону.
Толкнул к двери, по освещённому коридору вывел к лестнице. Они поднялись на несколько этажей и вошли в большой круглый зал, освещённый свечами. Через каждые три метра между канделябров стояли люди в чёрных рясах. Лиц не было видно из-за опущенных капюшонов. Руки были сложены на груди. Фигуры не двигались. Том остановился посередине зала и посмотрел в глаза брата. Тот лишь отвёл взгляд в сторону, зашёл со спины и развязал ему руки. Затем отошёл на несколько шагов, доставая из кобуры пистолет, и остановился.
- Я давал тебе время, но ты не воспользовался им, - мрачно произнёс Билл в тишину.
- Ошибаешься, - ответил Том, грустно улыбнувшись. - Я им воспользовался. Я попрощался...
- Попрощался? С кем? - удивлённо спросил Билл, с интересом глядя в усталое лицо Тома.
- Со своим братом, - с сожалением произнёс тот и слегка повёл плечами. - С тем, кто был мне братом все эти годы и тем, кого я любил.
- Мне надоели эти игры в героев, Том, - отрезал Билл. - Я даю тебе последний шанс.
- Зачем? Всё давно уже решено...
Билл сделал два шага вперёд, нервно сжимая рукоять пистолета. Поднял руку и направил дуло на Тома.
- Том... Только...
- Только у меня одна просьба. Последняя просьба, - резко перебил Том.
- Какая? - виновато спросил Билл.
- Завяжи мне глаза. Я не хочу видеть тебя таким. Не хочу умирать так. Не хочу запомнить это. Хочу запомнить другим...
- Том, я...
- Завяжи мне глаза...

"Фантомы в красном... В одеждах цвета яркой, пока ещё тёплой крови, начинающей медленно застывать на морозе. Фантомы, множащиеся с каждой минутой жизни... Моё прошлое... моя боль... моя любовь... Странные тени на стенах, странные неведомые ранее видения - и все они знают. Все они ждут... Ждут, когда я, наконец, попаду в их холодные лапы, когда их острые когти вопьются в мою шею. Когда их глаза встретятся взглядом с моими, а в душе наступит чёрная ночь... Наступит зима... Тонкий слой льда, мелкие, белые хлопья с неба будут лететь, опускаться как пепел на ладони и не давать дышать... Одинокий ветер будет выть, распахнутая дверь на одной петле будет громко скрипеть в тишине, и я пойму, что теперь я совсем один..." - думал Билл, стоя на краю пустой крыши и гладя кончиками пальцев холодный череп с небольшим отверстием между глаз...

Снег всегда слегка похож на чудо - кристально-белый, искрящийся, лёгкий и такой хрупкий, словно то - душа, на мгновение вырвавшаяся из тесной клетки тела. Медленный вой, тихий стон - так падает одинокая снежинка на раскрытую ладонь. Становится чуть тёмной, мягкой... Потом на кончиках мелких лучиков появляются блестящие капельки, словно слёзы... А после - снег тает. И уже никогда не вернёшь эту снежинку к жизни. Как не пытайся...
А жизнь... Жизнь всегда слегка похожа на сон. Долгий, исключительно продолжительный, глубокий и в то же время поверхностный. В этом сне, как в лабиринте, можно заблудиться, и уже никогда не найти выход. Как и в любви. Настоящей любви...

- Хочу запомнить другим. Тёплым по ночам, мягким и чутким. Добрым. Слегка грустным. Тем, которого обнимал и чьи губы целовал. Тем, чьё имя шептал на ухо. Чьи плечи гладил, прижимая к себе. Таким, каким был. Моим. Только моим, и ничьим больше. Любимым. Моим...
- Том, я...
- Маленьким, хрупким... Похожим на голодного бездомного щенка, мокнущего у чужой двери под дождём. Провожающего проезжающие мимо автомобили грустными глазами. Скулящего от одиночества. Лижущего протянутые к нему руки...
- Том...
- Свободным. Как ветер. Как солнце. Как тысячи этих звёзд, что смотрели на нас с высокого ночного неба, когда я говорил тебе "Люблю", а ты отвечал мне... Другой... Не тот, что сейчас...
- Завяжи мне глаза...

Этот мир не для нас. Мы просто гости, пришедшие на него посмотреть. Словно диковинную игрушку, мы вертим этот мир в своих руках. Как на витрины, смотрим на стекло, в котором медленно вскипает боль, и даже рубиновый свет лучезарных брызг и холодной отстранённости не воспринимается лишь как мелкое дрожание вина в наполовину пустом бокале. Дрожание рук и мелькание света. Наэлектризованный воздух. Разноцветные яркие блики беспорядочно пробегают по стенам, сталкиваясь и обходя тела. Твоя сероватая футболка кажется горяще-белой, ослепляет и выделяется на сером фоне танцующих поодаль тел. Рваный электронный бит отчётливо бьёт по ушам, а по бёдрам медленно скользит дрожь - это мощные волны ураганного баса то и дело пробегают по кожаной обивке мягкого дивана. Мягкая, чуть заметная щекотка скользит по спине, отчего я чуть сильнее вжимаюсь в тёплую податливую спинку. Чёрный хлопок скользит по гладкой шелковистой коже. Чёрный хлопок. Между кожей и кожей. Между мной и ничем. Мелкие мурашки медленно сползают дальше, пробираясь под туго затянутый ремень моих серых джинсов, ускоряют свой бег и почти пролетают по бёдрам, отчего тонкие короткие волоски впиваются в плотную обтягивающую ткань. Устремляются к коленям вдоль грубого шва, останавливаются и сталкиваются с новой волной мягкого холодка. Перекатываются, почти исчезают, и по внутренне стороне бёдер тянутся строем к моему паху. На лбу тут же выступают мелкие капельки тёплого пота, и эластичная ткань шортов сильно натягивается. С каждой секундой всё чётче ощущается биение учащённого пульса в переплетении вен, а ещё недавно безвольная плоть начинает наливаться таким живительным соком, всё сильнее натягивая чёрную ткань. Поднимающаяся головка скользит по мягкой ткани и упирается в молнию джинсов. Откидываюсь назад, ещё сильнее вжимаясь спиной в мягкий диван, и широко развожу ноги, слегка приподняв таз. Такое неожиданное и коварное препятствие исчезает, и член наконец поднимается. Сажусь поудобнее, не выпуская тебя из виду, беру прохладный хрустальный бокал за тонкую блестящую ножку, подношу к пересохшим губам. В тяжёлом воздухе, смешанном с мятным дыханием, сладковатым привкусом травки, чуть горьковатого пота и нежности, проносится едва заметный запах французского винограда. Аромат, полный солнца, чуть прелой осенней травы, пыльцы и сладкого мёда, пока едва заметен. Опускаю кончик носа в бокал, и он становится сильнее. Теперь я чувствую в нём не нежность, а силу. Уверенность и твёрдость, даже некую жёсткость и лёгкую грубость. Аромат влажной земли, предутренней росы, солёного морского воздуха, и старого дуба. Делаю небольшой глоток и чуть задерживаю вино во рту, словно согревая. Язык мгновенно охватывает жар, сменяющий резкий холод, и чуть вязкая жидкость по каплям скользит по зубам, дёснам, принося с собой долгожданную пьянящую сладость. Выдохнув, глотаю согретое своим теплом вино, сквозь сжатые зубы втягиваю воздух, и чувствую, как вслед за исчезающей лёгкой горечью ромашки приходит мыльная вязкость прополиса и сладковатая горчинка гречихи. Нотки мяты чуть покалывают язык, а рубиновая сладость на мгновение застилает полумрак своим ярким горячим светом.
Этот мир не для нас. В нём нет места любви. Там, где слова значат больше, чем чувства, не остаётся людей. Там, где душа навсегда заперта в тесном теле, невозможно жить. Этот мир слишком глуп. Он столь традиционен и горяч, непродуман и неприветлив, что иногда единственным желанием становится разрушить его. Вырвать одну важную фразу из контекста, выхватить из фундамента один камень, и этот мир рухнет, рассыплется сплошным слоем мусора и пыли. А после того, как пыль осядет, и станет можно дышать, над ним навсегда раскинется ледяная пустота. В нём ничего нет. Есть только мы.
Чуть повертев бокал в руке, ставлю его на лакированный стол. По светлой древесине тут же начинают скитаться мелкие цветные брызги и капли света. Красный, синий, жёлтый, белый... Кусочки разломленного света просто безумствуют на плоском холоде стола, и ничуть его не согревают. Здесь - свет. Там?
Высокие, декорированные стены. То тут, то там свисают чуть ржавые цепи, вспыхивают огоньки... Между столиков снуют официантки, грациозно пробираясь сквозь танцующую толпу. Неровный потолок скрыт темнотой, из которой вниз то и дело устремляются яркие разноцветные вспышки. Кладу ногу на ногу, и тут же возбуждённая головка упирается в плотный шов. Холод металла почти царапает её, почти причиняет боль... Нахожу тебя в толпе, делаю глубокий вдох и встаю с дивана. Чуть стягиваю вниз джинсы, открывая чёрную резинку трусов, и иду к тебе.
Ты танцуешь, вытянув руки высоко над головой. Приподнятый острый подбородок и полуприкрытые глаза. Козырёк мятой кепки как всегда сдвинут вправо. На влажных губах след мягкой улыбки. Пушистые брови чуть сморщены от усталости и сведены. Искрящаяся в ультрафиолете белая полоска напульсника на твоей тонкой кисти подобная пятнышку звезды на рождественской ёлке. Вспышки стробоскопа рвут твои плавные движения, и каждый миг кажется, что какой-то старый аппарат жуёт киноплёнку. Широкие джинсы чуть сползли вниз, футболка задралась, и между иссиня белой и тёмно-голубой кромками видна узкая полоска твоего горячего тела. Тонкая дорожка мягких тёмных волосков обрывается под ремнём. Я подхожу близко, и улыбка на твоих губах становится чуть шире, а колечко блестит ярче. Медленно приближаюсь к тебе, чуть согнув в локте опущенную руку и почти касаясь тебя. Обхожу кругом и вглядываюсь в лицо. Сухая белизна бархатистой кожи, едва заметный мелкий пушок почти прозрачных волосков на щеках, пара тёмных точек на носу, чуть нахмуренные шёлковые брови, пара тонких морщинок на лбу, более глубокие - под глазами. Длинные светлые ресницы, ровные нежные веки, которых так люблю касаться своими губами... Встаю слева и наклоняю своё лицо к твоему. Начинаю чувствовать твоё учащённое горячее дыхание. Нежный румянец на щеках, приоткрытый рот, блестящие от прозрачной слюны и алкоголя кристально-белые зубы... От виска по твоей коже медленно скользит капелька пота, и я прижимаюсь своей щекой к твоей, чтобы и мне она досталась...
Обойдя тебя несколько раз, встаю за тобой и поворачиваюсь. Прижимаюсь, и мы танцуем с тобой спина к спине. Одни. Вдвоём. И против целого мира. Сейчас толстый лёд его дал трещину, которую лишь увеличивает жар наших тел. Я закрываю глаза, чтобы ничего не видеть, и в мелькании света за плотно сомкнутыми веками я вижу лишь твоё лицо в каждой вспышке. И твою улыбку. Мы вдвоём. Мы одни. Никому не нужны. Только друг другу. Только себе. Два мира - наш и их. И они никогда не станут одним целым. Я не хочу понимания, ты тоже. Зачем? Нам хорошо вдвоём, и мы вдвоём. Мы можем понять и понимаем друг друга, а остальное неважно. Только я и ты. Лишь мы. Одни на всём этом свете. Я улыбаюсь и знаю, что вместе со мной сейчас улыбаешься ты. Я запрокидываю голову назад и чувствую, как это делаешь ты. Спина к спине, мы танцуем. И пусть горит этот мир - он нам чужой, и мы в нём чужие. Я чуть наклоняю голову направо и шепчу тебе на ухо:
- Я люблю тебя, Том.
Ты улыбаешься. Знаешь. И я знаю.
- Я люблю тебя, Билл.
И больше ничего. Не нужно ничего. Ни нам, ни им. Нам хорошо вдвоём, и больше ничто не имеет значения. Есть только мы. Мы одни. И не больше...
Касаюсь твоей руки, пропуская свои пальцы меж твоих, и чуть сгибаю. Ты делаешь то же, и нет ничего крепче этой связи. Ты и я. И ничто не сможет разжать наши пальцы. Ничто не сможет разлучить нас с тобой. Ничто и никогда. Касаюсь ладони твоей свободной руки, мягко скользнув по ней кончиками пальцев. Ты сжимаешь свою, и мы снова вместе. Одновременно оборачиваемся и встаём лицом к лицу. Улыбаемся. Знаем.
- Том, поехали? - выдыхаю тебе в глаза.
- Хорошо, только куртку возьму, - отвечаешь ты и, выскользнув из моих рук, чуть пошатываясь, направляешься к столику. Я вздыхаю и иду к выходу. Ты догоняешь меня, кладёшь руку мне на плечо, и мы вместе выскальзываем в ночную прохладу. Сумрак и влага после дождя. Мокрые улицы, мокрый асфальт. Чистое небо над головой. Высокие громады зданий. Мы растворяемся здесь. Мы слишком малы для города, чтобы он нас заметил. Шаг вперёд, вскинутая рука, и через пару мгновений жёлтая машина останавливается напротив нас. Ты открываешь мне дверь и пропускаешь внутрь. Я почти ложусь на полированную чёрную кожу широкого сидения. Ты падаешь рядом, всё ещё пытаешься перевести дыхание. Я кладу свою руку тебе на колено, и ты чуть вздрагиваешь, но улыбаешься. Чуть сжимаю пальцы, сдавливая ткань и ногу, и твоё горячее дыхание вырывается мне в ухо. Чуть ослабив хватку, провожу рукой по твоей ноге до паха, потом обратно к колену. Ты громко глотаешь и чуть жмуришься, поводя плечами. Откидываешься на сидение и насколько возможно вытягиваешь ноги. Я кладу голову тебе на плечо, недолго вглядываюсь в твоё слегка напряжённое лицо, а потом отвожу глаза. Смотрю в пыльное окно, за которым проносится мимо нас город. Моя рука всё также продолжает скользить по твоей ноге, кончики пальцев то и дело упираются в плотный бугорок твоих джинсов. Мягкая теплота разливается между ног, чуть щекоча и кусая кожу. Влажная от капель смазки ткань трусов всё сильнее трётся о головку, заставляя чуть дрожать, а джинсы становятся безумно тесными. Ты закрыл глаза и расслабился. Ведь здесь только мы. Я пробираюсь рукой в карман твоих джинсов, касаюсь собранных гармошкой складок твоих боксеров, а ты лишь начинаешь глубже дышать. Пытаюсь их расправить, разгладить, но с каждым моим движением они скользят по твоей ноге чуть выше. Вытаскиваю руку и, просунув её между твоей спиной и сидением, обнимаю тебя. Ты наклоняешь голову к моей и почти касаешься горячими пересохшими губами моего лба. Теперь уже левая рука в твоём кармане, и каждое её движение заставляет тебя еле слышно стонать мне в лицо.
- Не надо, Билли... нас заметят... подожди... - отрывисто шепчешь ты мне, а я лишь тихо смеюсь.
За окном скользит холодный город, что-то оставляя позади и принося откуда-то что-то новое. Здания из стекла и бетона, закрывающие небо, нависают над нами, тянутся в высь огромными колоссами. Изогнутые, обшарпанные, ободранные фонари на проспекте нескончаемой вереницей отблесков несутся нам навстречу. Такой чужой нам мир. Мир, где нет нас и где нам нет места. Мир не для нас...
Просунув руку глубже, я нащупываю кончиками пальцев твою мошонку, и она тут же сжимается в небольшой упругий комочек. Я глажу её, обхватываю и пытаюсь отогреть, а другой рукой залезаю к тебе под выпущенную из джинсов футболку. Провожу пальцами по тонким выступающим рёбрам, касаюсь твердеющего соска... За окном летят нам навстречу неоновые витрины, отбрасывая свой мёртвый холодный свет на наши лица. Мы - другие, а потому мы - чужие...
- Поцелуй меня, Томми, - прошу я тебя. Ты открываешь глаза, ещё раз глотаешь и прикасаешься к моей щеке губами. Моргаешь, скользнув пушком своих ресниц по моему лбу.
Я вынимаю руку из твоего кармана, и ты непонимающе смотришь на меня. Я разворачиваюсь к тебе, придвигаюсь ближе и впиваюсь губами в твои. Руки обхватывают твою тонкую шею, проторяя дорожку между твоих плотно сплетённых в дреды волос. Твои пальцы несмело скользят по моему животу, выбираются из-под футболки и касаются пылающих щёк. Сухой язык вторгается в мой рот, скользит по нёбу, принося с собой вкус тебя... Мои руки пытаются расстегнуть пряжку твоего ремня, но ты обхватываешь их и прижимаешь к своей груди. Отстраняешься и смотришь на меня. Я чуть обиженно поджимаю губы, смотрю в твои глаза, а ты - в мои... Опускаю взгляд вниз, громко вздыхаю и прижимаюсь щекой к твоей щеке, чуть трусь о неё и чувствую её бархат. И твою любовь. Опускаю голову, кладу её тебе на плечо, пытаясь зарыться в него, пытаясь спрятаться от всего мира. И вижу в зеркале полные страха глаза таксиста, смотрящего на нас. Мне уже всё равно. Его мир не для нас.
Ты кладёшь свою вспотевшую ладонь на мои волосы, которые тут же начинают слипаться от лака. Скользишь по ним, разбираешь на тонкие пряди, вновь и вновь целуешь - в сухой лоб, в щёки, в губы... Забираешься под футболку, гладишь по животу, по груди, по рёбрам, опускаешься ниже, просовываешь пальцы под ремень, оттягиваешь резинку моих трусов, касаешься влажного кончика головки... Я резко выдыхаю тебе в шею, чуть прикусываю её и утыкаюсь носом в твоё плечо...
Машина резко останавливается у нашей гостиницы. Глаза водителя не выражают ничего. Он уже понял. Этот мир не для нас. Ты распахиваешь дверь, берёшь меня за руку и вытягиваешь из машины, бросив на заднее сидение мятую бумажку. Я захлопываю дверь, пытаюсь пнуть её, но машина, взвизгнув тормозами, срывается с места, и скрывается за углом. По моим щекам отчего-то текут слёзы. Кончиками пальцев ты поднимешь мой подбородок, смотришь в глаза, слизываешь и сцеловываешь тонкие ручейки слёз с моего лица. Снимаешь свою куртку и набрасываешь её мне на плечи, обнимаешь и ведёшь внутрь.
Не отпуская меня, хватаешь ключи со стола портье и тянешь к лифту. Нажимаешь кнопку вызова, втягиваешь в кабину, прислоняешь к стене и целуешь. Страстно, нежно и любя. Целуешь... Сначала кончиком языка облизываешь мои губы, касаешься уголков глаз, в которых стоят слёзы. Проводишь им по лбу, спускаешься к кончику носа. На мгновение отстраняешься и, чуть прикусив, ласкаешь языком моё ухо. Прижимаешь меня к себе, сжимаешь мои ладони, пропустив свои пальцы сквозь мои. Кончиком носа медленно проводишь за ухом, спускаешься к шее. Вновь высовываешь кончик языка и проводишь им под воротником по коже, касаешься ключицы. Прикасаешься губами к моим губам, медленно просовываешь язык между моих зубов, ласкаешь моё нёбо, гладишь руками по щекам...
Двери лифта распахиваются, и ты ведёшь меня в номер. Открыв дверь, пропускаешь меня внутрь, закрываешь замок, подхватываешь на руки и несёшь на кровать. Устраиваешься рядом, положив свою руку мне на бедро и чуть поглаживая через плотную джинсовую ткань. Вглядываешься в моё лицо, я молча киваю. Ты садишься на колени, стягиваешь с меня футболку. Проводишь тёплыми пальцами по груди, наклоняешься надо мной и покрываешь мой торс поцелуями, отчего кожа начинает гореть. Скользишь ладонями от шеи к ремню, чуть приподнимаешь пряжку, надавливаешь на неё. Проводишь языком по едва заметной дорожке волос, хватаешь зубами уголок джинсов и расстёгиваешь их. Прикусив застёжку молнии, тянешь её вниз, выпуская мой член на свободу. Спрыгиваешь с кровати, стягиваешь джинсы, оставив меня в одних шортах. Вновь забираешься на кровать, чуть медлишь, словно изучая, а потом проводишь руками по моим бёдрам от коленей вверх, запускаешь пальцы под плотную ткань, нежно, но сильно массируешь мою мошонку, отчего я запрокидываю голову назад. Обхватываешь резинку трусов и медленно тянешь их вниз. Чёрная ткань скользит по головке, отчего я, задыхаясь, оставляю на ней тонкую блестящую дорожку смазки.
Бросаешь трусы в кучу прочей одежды и раздеваешься сам. Ложишься на меня, чуть покачиваясь и юля. Я развожу колени в стороны и обхватываю тебя бедрами. Ты впиваешься губами в мою шею, чуть кусаешь мочку уха, касаешься языком моих век. Слышу, как открываешь тумбочку и достаёшь оттуда какой-то ночной крем. Медленно поднимаешься с меня, садишься на колени, уведя правую руку себе за спину. Слышу только твои стоны и хриплое частое дыхание. Потом внезапно твоя левая рука, намазанная чем-то холодным и скользким, оказывается на моём члене, мягко массируя и сжимая его. Ты вновь наклоняешься над моим лицом, прикасаешься губами к моим губам. Я чуть прикусываю твоё прохладное сладковатое колечко, не давая тебе сразу освободиться от наших ласк. Ты чуть заметно улыбаешься и ускользаешь.
Что-то тёплое и мягкое обволакивает член, даря неописуемое наслаждение и сладость. С каждой секундой - всё больше тепла и страсти. Всё больше надежды и больше любви. Я прогнулся в спине навстречу тебе, и ты громко застонал. Чуть подавшись вперёд, а положил свои ладони на твои бёдра и заскользил по ним, всё ближе и ближе подбираясь к твоей возбуждённой плоти. Ты запрокинул голову и начал двигаться на мне - сначала медленно и аккуратно, потом чуть быстрее. Моя рука легла на твой член, другая обхватила мошонку. Ты приглушённо взвыл и остановился, переводя дыхание. Наши полуприкрытые глаза на мгновение встретились, и мы чуть заметно улыбнулись друг другу. Я начал медленно двигать тазом, глубже проталкиваясь в тебя. Ты ответил, подхватил мой ритм, и спустя пару мгновений мы оба дышали в одном темпе. Ты то и дело выгибался, склонялся ко мне, лаская рукой мою грудь. Я не отпускал твой член, всё увеличивая темп и силу движений. Дарил тебе ту же радость и ту же любовь, что и ты дарил мне...
Этот мир не для нас. Сыплющиеся с неба звёзды, затмевающие своим прощальным светом всё вокруг. Цветные пятна, пляшущие перед закрытыми глазами. Рваное, почти звериное дыхание, всхлипы, громкие протяжные стоны и одновременный хриплый выкрик наших имён в момент оргазма. Этот мир никогда не поймёт нас. Хотя нужно ли нам его понимание? Так ли нам важно, что он про нас думает? Так ли нужно нам это знать? Ведь мы - всего лишь гости, пришедшие на него посмотреть. И мы всё равно вернёмся домой...
- Томми...
- Да, малыш?
- Мне холодно... Ты медленно прижимаешь меня к себе, гладишь пальцами за ухом, что-то шепчешь, целуешь мою шею... За запотевшим окном - рубиновый свет зари, играющий яркими отблесками на стенах. Такой же нежный, как вино в оставленном наполовину полном бокале. Такой же мягкий, тёплый и родной, как ты. Такой чуть хрупкий, прохладный, но знакомый. Близкий и согревающий, даже когда не находится рядом. Счастливый и радостный, даже когда грустно. Один такой. Только один. Неповторимый. Даже в чуждом нам обоим мире. Он есть. И есть мы. Остальное - неважно...
-----------------------------7d82ce21130798
Content-Disposition: form-data; name="ahtml"

on

Так трудно, Том. До невозможности трудно. Будто сквозь холодный туман. Будто сквозь призрачную холодную дымку. Идти к тебе. Будто по льду. По скользкой замёрзшей крови. По замёрзшим слезам, уложившим эти серебристые бриллиантовые дорожки к тебе. Из холода - в новый холод. Из боли - в другую боль. Из одиночества - в расплату. За что? Что мы с тобой сделали не так, чтобы приходилось так страдать тебе и мне? Чтобы приходилось умолять, стоя на коленях? Почему? За что? Ведь мы просто любили...
Чужие глаза. Чужие взгляды. Они режут. До крови. Будто снимают кожу. Раньше - восхищение. Теперь - сострадание. Ещё больнее. Ещё труднее. И я так больше не могу. Не могу здесь. Не могу больше.
Я отдал бы всё, что угодно, лишь бы быть сейчас рядом с тобой. Но не могу. Не могу понять, почему не удаётся. Почему каждый раз, закрыв глаза, я вижу тебя. Почему я всё время плачу. Почему не могу остановить слёзы, хотя кажется, что совсем не много, и боль затихнет. Успокоится. Хотя бы на несколько мгновений. На пару часов. Чтобы забыться в полудрёме. И снова увидеть. Тебя. Прежним...
По ночам снятся кошмары. Студия, концерты, репетиции, интервью... Везде вместе. Везде с тобой. Ты всегда рядом. Но лишь по ночам. И заканчиваются одинаково - я лежу лицом в холодную землю, а с неба идёт дождь...
Серый октябрьский день. Опавшие листья. Замерзающая земля. Запах влаги в воздухе. Гул, завывания ветра. Старая гостиница. Иду по какому-то тёмному коридору. На запах. На звук. Пальцы по шершавым стенам. Словно по мелкому влажному наждаку. Что-то липкое, вязкое. Приторно-сладкое. Немного солёное. Паутина. Страшно. Темнота вокруг. Темнота повсюду. Темнота рядом. И темнота во мне. А ещё какая-то странная тоска. Словно предчувствие чего-то. Долго брожу по этому странному коридору этой странной старой гостиницы, постоянно запинаясь, куда-то поворачиваясь, натыкаясь на стены, поломанную мебель, стирая пальцы в кровь о наждак оборванных обоев. Постоянно кажется, что уже был здесь раньше. Кажется, что пальцы вязнут в моей же крови, что осталась на этих стенах пару минут назад, когда проходил здесь. И когда уже кажется, что навсегда заточён в этом лабиринте, что отсюда некуда выбраться, вдруг появляется какой-то призрачный серый свет. И я иду к этому свету. Медленно. На ватных ногах. Будто по мокрому песку. Словно по стеклянной крошке. А свет всё более тусклый. С каждой минутой. С каждым шагом. И свет всё дальше и дальше. И кажется, что никогда мне не дойти в это серое свечение. И никогда не узнать, что скрывается там, в этом сером огне. Холодном. Мокром. Чужом.
Вдруг я оказываюсь перед закрытой дверью. Из щелей идёт этот мертвенный свет. Поднимаю глаза. Заляпанный грязью номер "483". Тяну за ручку. Открываю. Вхожу. Полупустая комната. На обшарпанных стенах вместо обоев висят листы из календаря, обложки "Браво" и других журналов, постеры, афиши наших концертов. Старые, будто им не один десяток лет. Пожелтевшие, выцветшие, выгоревшие. Бледные. Изношенные. Потёртые. Везде мы. Вырезки из газет. Из журналов. На разных языках. Только мы. И каждое фото порвано. Между нами. Между тобой и мной. Каждое фото. Каждый плакат. Почему-то...
Пол усыпан бумагой. Шуршит под ногами. Рвётся. Словно опавшие листья. Какие-то фигурки. Значки. Всё сломано. Всё разорвано. Наши с тобой детские фотографии. Откуда-то здесь и наши детские серые водолазки. Вот подписанная моя. А твоя, изъеденная молью, разорванная, грязная, в красно-коричневых пятнах, валяется в дальнем углу. На маминой вышивке "Том" пятно чёрной краски. Её почти не видно. Ровно половина ниток надписи распущена. Словно кто-то изо всех сил старался стереть её.
Отыскиваю в другом углу твою мятую, уже успевшую посереть совсем недавно белую футболку. Влажная. Отсыревшая. Пахнет не тобой. Пахнет плесенью. Почему? Ты же купил её только вчера? Повсюду разбросана твоя одежда. Старая, новая - вся в грязи, вся влажная, заплесневелая, словно пролежала здесь несколько лет. Кучи твоей одежды. Твои кепки, футболки, напульсники - надорванные, грязные, мокрые, запачканные краской и почему-то землёй. От них пахнет плесенью, сыростью, холодом. Чем угодно, только не тобой...
Замечаю слабое мерцание, идущее откуда-то из вороха газет и обрывков бумаги. Откапываю из этого мусора старый чёрно-белый телевизор. Странно, работает. Показывает наш последний тур. Только почему-то сейчас это не вызывает приятных воспоминаний. Раньше такого не было, хотя видел это уже тысячу раз. Что-то не то. Вглядываюсь внимательнее. Наш концерт в Берлине. Сцена, декорации, аппаратура, свет, звук, зрители - всё то. Но понимаю, что что-то здесь не так. Ещё ближе к экрану. Сажусь, поджимая ноги, и смотрю. Всё правильно, Берлин. Вот фанатка, которую потом позову на сцену петь Shrei. Вот ребята из crew. Зрители. Операторы с камерами. Густав. Георг. Я скачу по сцене. Поворачиваюсь к тебе. А вот камера крупным планом выхватывает... пустоту. Нет тебя. А вот снова я. Бегу к Георгу. Потом к тебе... Только тебя нет. Тебя нет на этой плёнке, Том. Чёрт. Внимательнее присматриваюсь. Тебя нет. Прислушиваюсь. Не слышно гитары. Её нет. Нет гитары и тебя. Чёрт! Чёрт! Чёрт! Что это? Вскакиваю и выключаю телевизор. Но он всё ещё работает. Пинаю его ногой. Но сквозь паутину трещин стекла вижу чёрно-белое изображение пустоты там, где должен быть ты. Беру телевизор в руки. Хватаю и со всех сил выбрасываю в окно. Хруст ломаемого стекла. Телевизор летит на захламлённую улицу. Разбивается. Но всё равно показывает. И тысячи телевизоров включаются и начинают показывать то же самое. И снова без тебя.
Хватаю с подоконника скотч. Начинаю заклеивать все плакаты. На стенах. Каждое фото. Каждую вырезку. Склеив их все, начинаю в случайном порядке брать с пола новые и клеить их. Наше детское фото. Твоё фото после 7-го класса. Вырезка из какой-то чешской газеты. Обложка журнала... Боже, сколько же тут всего! Я уже плачу. Скотча не хватит, чтобы склеить их все. Но всё равно стараюсь. Всё быстрее и быстрее. Лишь клеить и клеить. Пытаясь вернуть. Пытаясь всё сделать прежним. Скотч заканчивается. Я падаю на пол, обхватываю колени руками, кладу на них голову и плачу. Я сделал всё, что мог, Том. Но эта бумага не хочет отдавать мне тебя. Я сделал, что мог...
Выхожу из номера. Иду дальше по коридору. Касаюсь руками стен. Они влажные, грязные и холодные. Будто касаюсь стен склепа. Иду дальше. Вижу надпись "EXIT". Прохожу под ней. Она внезапно гаснет. Подхожу к лестнице. Спускаюсь. 4 этажа вниз. Ещё одна надпись и указатель налево. Поворачиваю. Толкаю дверь. Выхожу на улицу. Странно. Ни зданий, ни прежнего мусора. Лишь осеннее небо над головой. Мелкие, сухие снежинки. Сырая земля. Отсыревшие опавшие листья под ногами липнут к ботинкам. Оборачиваюсь. Никакой гостиницы. Лишь туман. Те же листья. Гниющая трава. Чёрная, тёмная, прелая земля. Запах влаги и плесени в воздухе. Тошнотворно-сладкий. Горько-приторный. Вязкий. Холодный. Мерзкий. Перехватывает дыхание. Туман немного рассеивается, и впереди я вижу очертания холма и растущего на нём одинокого дерева. Иду туда. Сыплет этот сухой октябрьский снег. С каждым шагом на подошву налипает всё больше грязи. Мокрая земля, листья противно чавкают под ногами. Скользко. Трудно идти. Начинаю взбираться на этот холм. То и дело поскальзываюсь, падаю в эту грязную землю, в этот тающий на моей футболке снег. Цепляюсь руками за эту грязь в попытке хоть как-то добраться до вершины. Вновь теряю равновесие. Падаю. На лице грязь вперемешку со слезами. По лицу слёзы вперемешку с грязью. Вновь поднимаюсь. Вновь ползу...
Старое, почерневшее от времени и сырости дерево. Такая же почерневшая лопата прислонена к стволу. На ней чей-то потрепанный дождевик цвета хаки. Пачка Gitanes без фильтра, намокший коробок спичек. Достаю последнюю сигарету, пытаюсь зажечь отсыревшие спички. Удаётся с пятого раза. Холодно. Накидываю на плечи дождевик, сажусь, прислоняясь спиной к дереву. Молча курю. Какой-то слишком терпкий привкус сигареты, какая-то странная горечь. Горечь крови, смешанной с плесенью. Горечь тоски. Холод не то от ветра, не то от дождя с мелким снегом. Холод откуда-то изнутри. Такой ломкий. Острый. Режущий и колющий душу. Холод, причиняющий боль. Тоска, приносящая страдание. Сигарета обжигает пальцы. Выбрасываю её в туман и поднимаюсь с влажной холодной земли. Обхожу дерево. С другой стороны, чуть ниже по склону что-то темнеет. Осторожно, боясь оступиться, потерять равновесие и скатиться с холма, спускаюсь на несколько метров. Крест. Старый, местами сколотый, серый известняк. Медленно, словно в полудрёме, подхожу к кресту. Руками снимаю нити отсыревшей, с капельками воды и снежинками, паутины, прелые листья, комья земли, грязь, плесень. "Том". Перехватывает дыхание. Слёзы катятся по щекам. Начинаю дрожать не то от холода, не то от какого-то потустороннего страха. Одним махом открываю вторую часть надписи. "Каулитц". Нет! Том, ты же жив! Ты же сейчас спокойно спишь в соседнем номере! Я же видел, как ты входил туда после вечеринки! Я же видел!!! Видел... Видел???
Бегу, то и дело падая, обратно к дереву за лопатой. Со всех ног бегу обратно к могиле. Начинаю рыть землю. Быстро. Так быстро, как могу. Вдруг, ещё не поздно? Вдруг ты ещё дышишь? Вдруг это просто ошибка, чья-то неудачная шутка? Ведь это лишь сон! Это же всего лишь сон! И сейчас я проснусь, встану с кровати, выйду из номера, поверну направо, сделаю всего пять шагов, толкну дверь твоего номера и увижу тебя спящим на своей кровати, свесив правую руку до пола. Подойду к тебе, положу твою руку на подушку, укрою одеялом и сяду на край. И ещё пару минут буду тихо сидеть и смотреть на тебя. А потом ты откроешь глаза, посмотришь на меня своими прекрасными глазами. Что-то недовольно проворчишь, повернёшься на другой бок и уснёшь. А я пойду к себе и тоже лягу спать...
Лопата бьётся обо что-то твёрдое. Стук металла о дерево. Начинаю рыть быстрее. Вот уже видна крышка. Вот она полностью очищена от земли и глины. Пытаюсь открыть. Заколочена. Пытаюсь просунуть лопату в щель под крышкой, надавливаю, чтобы открыть. Ржавое железо не выдерживает и ломается. Тогда я беру лопату словно топор, и бью ей в эту крышку, надеясь проломить. Удар за ударом, удар за ударом, удар за ударом. Удар...
- Билл! Открой дверь! Это Георг!
Что это? Откуда этот шум?
- Билл! Открой же эту чёртову дверь!!! - чей-то знакомый голос. Чёрт, это Георг. Стук в дверь не прекращается. Он уже пинает эту дверь так, что она вот-вот слетит с петель.
- Билл!!! Просыпайся, чёрт возьми!!!
- Да сейчас уже, иду! - кричу я в ответ, протирая заспанные глаза. Ещё темно. Ночь.
Иду к двери, на ходу натягивая джинсы. Открываю дверь. Георг смотрит на меня как-то странно. Берёт за плечи, ведёт назад в номер. Усаживает на кровать, садится рядом. Я ничего не понимаю.
- К чему весь это маскарад? Зачем всё это? - непонимающе смотрю на него.
- Том... - опускает глаза...
Я каждую ночь вижу этот сон. Этот кошмар никогда не закончится. Даже снотворное уже не помогает. Не помогает забыть это сон. Не позволяет забыть эту боль. Это странное место. Эту странную комнату. Это дерево и холм. Заколоченную крышку гроба...
Я не смог спасти тебя. Меня не было рядом. Хотя я пытался. Пытался изо всех сил. И я отдал бы всё, что угодно, лишь бы в этом ворохе бумаги отыскать ещё одну катушку скотча. Тогда бы я склеил. Тогда бы я смог. Тогда бы я спас... Спас бы самого дорогого мне человека. Любым способом. Любой ценой. Даже ценой собственной жизни. На что она мне теперь, если рядом нет тебя? Я не живу. Я лишь хожу, дышу, курю по три пачки в день. Gitanes. Без фильтра. И пью. Сколько и что только могу. Так много, как могу выпить. И глотаю таблетки. Пытаясь просто поспать. Без снов. Хотя бы пару часов. Без этого сна...
Но скоро всё будет по-другому. Если бы ещё чуть-чуть скотча... Если бы чуть больше времени... Если бы... Знать... Суметь... Спасти...
Серый октябрьский день. Опавшие листья. Замерзающая земля. Запах влаги в воздухе. Гул, завывания ветра. Я лежу лицом в холодную землю, а с неба идёт дождь. Передо мной холодный каменный крест. Я держу его обеими руками. А из вскрытых вен медленно течёт кровь, пропитывая эту мёрзлую землю моим теплом. Она течёт сквозь неё, прожигает крышку твоего гроба и согревает тебя. Прости, что не смог отогреть тебя при жизни...
Я закрываю глаза. Так хочется спать. Без кошмаров. В последний раз. Увидеть свой последний сон, увидеть в нём тебя... И вот уже в серебристом сиянии я вижу тебя, идущего мне навстречу...
Так трудно, Том. До невозможности трудно. Будто сквозь холодный туман. Будто сквозь призрачную холодную дымку. Идти к тебе. Будто по льду. По скользкой замёрзшей крови. По замёрзшим слезам, уложившим эти серебристые бриллиантовые дорожки к тебе. Из холода - в новый холод. Из боли - в другую боль. Из одиночества - в расплату. За что? Что мы с тобой сделали не так, чтобы пришлось так страдать тебе и мне? Чтобы приходилось умолять, стоя на коленях? Почему? За что? Ведь мы просто любили...