Тебя не было каких-то четыре дня, но я уже начал сходить с ума. В первую ночь я ворочался с боку на бок, пытаясь зацепиться хотя бы за тончайшую ниточку сна, которую тщетно пытался нащупать в своём одиночестве. Кровать казалась мне огромной, ведь в ней не было тебя, и толстое ватное одеяло ничуть не согревало меня, привыкшего к твоему теплу. Я забылся странной полудрёмой, когда уже начало светать за окном. Я то и дело просыпался в холодном поту и всякий раз пытался коснуться тебя своими замёрзшими пальцами, но тебя не было рядом. Вторую ночь я провёл так же, как и первую, с той лишь разницей, что вообще не сомкнул глаз. Весь день я ходил как какая-то тень, потерявшая хозяина, а потому обречённая вечно скитаться там, где нет людей. Родители куда-то в очередной раз уехали, и тишина большого пустого дома ужасающе давила на уши. В третью ночь я уже не смог сдержаться и заплакал. Наши разлуки всегда давались мне с ощутимым трудом, принося вместо тебя лишь ледяную пустоту и болезненные воспоминания. То, что с большой натяжкой можно назвать сном, пришло ко мне лишь в десять утра, когда все соседи уже давно разъехались по своим делам. Я очнулся в пустой кровати, когда солнце уже успело скрыться за горизонт, не оставив в память о себе даже тусклого кровавого свечения. И понял, что последняя ночь без тебя станет адом.
Электронный циферблат тускло показывает три часа. Дом спит своим безмятежным сном. И лишь я лежу посреди смятых простыней в твоей комнате, почти раздетый, замёрзший и одинокий. Тишина звенит в ушах, почти убивая своим тонким протяжным визгом, отчего хочется со всей силы закричать и не прекращать своего крика, пока лёгкие не начнёт жечь от нехватки воздуха. По щекам текут солёные тёплые слёзы, такие же тёплые, как ты. Я уже не понимаю, что я делаю и как живу. И вообще, живу ли ещё? Могу ли я жить без тебя? Вроде бы, всё так же бьётся сердце, всё тот же воздух просачивается сквозь ноздри, но я не могу думать ни о чём и ни о ком, кроме тебя. Если и есть вообще ад, то это то место, где я один и где тебя никогда не будет. Разлука убивает меня, разрушает и заставляет забывать, кто я. Лишь только твоё имя срывается с моих пересохших губ, смешиваясь с протяжным тихим стоном, и вплетается в еле слышный плач.
Я вспоминаю, как ты касался меня своими тёплыми нежными руками. Как снимал с меня кепку, отбрасывал с лица дреды, проводил пальцами по шее, впивался своими тёплыми губами в мои и согревал меня. Как обнимал, заставляя сердце учащённо биться, как проводил по груди горячим влажным языком, заставляя дыхание сбиваться от рвущихся из горла стонов... Я быстро стягиваю свои боксеры до коленей, переворачиваюсь на спину и закрываю глаза. Представляю себе, что это ты сейчас проводишь чуть прохладными пальцами по моей груди, это ты мягко разглаживаешь мои брови, и это твоя слюна течёт по моим губам. Представляю себе, как ты медленно склоняешься к моему лицу, и твои чёрные волосы мягким шёлком скользят по моим щекам. Представляю, как твоё горячее учащённое дыхание обволакивает мои плотно сомкнутые веки, заставляя чуть сильнее вжаться головой в подушку. Медленно облизываю свою ладонь и кладу её на возбуждённый член. Начинаю ласкать его так же, как это всегда делал ты - еле касаясь, проводя лишь кончиками ногтей по выдающимся тёмным пульсирующим венам. Захлёбываюсь от этого ощущения, начинаю дрожать. Скольжу подушечками пальцев от основания до головки, размазывая по ней капельку тёплой смазки. Чуть надавливаю и почти перестаю дышать. Другой рукой обхватываю мошонку, с силой сдавливаю её, причиняя себе боль, вскрикиваю и оттягиваю её чуть вниз. Убираю руку с члена и мягко поглаживаю себя по внутренней стороне бёдер, стараясь вытерпеть это ощущение как можно дольше. Не выдерживаю и вновь обхватываю пальцами горячий ствол у самого основания. Сжимаю пальцы колечком, сдавливаю член у самого основания, чуть разжимаю пальцы, и начинаю скользить ими к головке. Чуть выгибаюсь в спине, громко глотаю и с шумом выдыхаю лишний воздух. Дойдя до самого верха, чуть сдавливаю головку и начинаю скользить вниз. С каждым разом мои движения становятся всё увереннее и сильнее, всё быстрее и жёстче. Я уже не понимаю, кто я и что я творю. Вижу лишь твоё чуть улыбающееся лицо перед собой. Ведь я - это ты, а ты - это я. Наконец, обхватываю член ладонью, и продолжаю усиленно скользить. Вверх - вниз, вверх - вниз, вверх - вниз... Вижу лишь твои тёмные, бездонные глаза. Чуть светлеющие зеленоватыми искорками страсти, немного холодные от начинающей наваливаться усталости, и немного жестокие от похоти и желания. Двигаю рукой в совершенно безумном ритме, стремясь только к одному - побыстрее излиться себе на живот. Чувствую мягкое, нежное, прохладное томление внизу живота. Чувствую, как мгновенно напрягается возбуждённая плоть. Твои глаза становятся ближе. Я начинаю тонуть в них, а на живот летят первые капли горячей спермы...
Просыпаюсь, чувствуя, что в доме я не один. Быстро натягиваю боксеры, накрываюсь простыней. Прислушиваюсь, затаив дыхание. Неужели ты? Неужели я проспал весь день? Слышу тихие, осторожные шаги по лестнице. Мягкое шарканье ног по плотному мягкому ковру в коридоре. Шаги затихают у двери в мою комнату. Чуть заметный скрип плохо смазанных петель. Щелчок повернувшейся ручки. Мгновение тишины. Слышу, как шаги приближаются к твоей двери. Как внезапно затихают. Сердце готово выпрыгнуть из груди, в ушах - его бешеный стук. Слышу, как с небольшим щелчком поворачивается ручка, как светлое пятно двери мягко и медленно ползёт в сторону. Чувствую тёплое движение воздуха и слышу аккуратный шаг, тонущий в мягком ворсе ковра. Ещё один шаг неразличимого во тьме силуэта, ещё один, ещё...
Знакомый запах резко бьёт в нос, когда ты осторожно садишься на краешек кровати и наклоняешься ко мне. Осмелев, я открываю глаза и смотрю на твои чуть растрёпанные тёмные волосы, мягко и небрежно вьющиеся по узким плечам. Ловлю твоё мятное дыхание. И расслабляюсь...
- Привет, Том, - говоришь ты чуть хрипло, но так нежно.
- Привет, Билл. Я соскучился... - с ноткой грусти и обиды отвечаю я.
- Я знаю, я тоже. Люблю тебя, братишка, - твою улыбку не может скрыть даже самая плотная темнота.
- И я тебя...
Минуту молчим, словно привыкая опять друг к другу. Ты смотришь на меня, а я - на тебя. Снова дышим в одном ритме, как всегда, и слышим, что наши сердца стучат одинаково. Понимаем, что мы снова рядом. Мы снова вместе.
- Как дантист? - спрашиваю я, пытаясь заметить изменения в твоём лице.
- Знаешь, он оказался совсем ничего, - отвечаешь ты, смеясь, впервые открыв мне то, что он сделал. Твоя улыбка теперь просто завораживает и пугает. К прежней сахарной белизне зубов теперь добавились два тонких острых длинных лезвия верхних клыков. Только сейчас понимаю, что твои скулы стали ещё чётче очерченными из-за их увеличившейся длины. Ловлю себя на мысли, что уже хочу попробовать их вкус...
Теперь ты стал тем, кем давно уже хотел стать. Теперь ты уже можешь всё, что хочешь. Настоящий. Жестокий. Грубый. Влюблённый в свою жертву. Вампир...
- Том... - нерешительно начинаешь ты и на мгновение осекаешься.
Вопросительно смотрю в твои бездонные глаза.
- Том... давай поиграем?..
Молча киваю головой в знак согласия. Ты тут же скидываешь туфли и ложишься рядом. Обнимаешь меня своей левой рукой, вплотную придвинувшись ко мне. Кончиком носа начинаешь ласкать моё левое ухо, легонько покусывая его мочку. Правой ладонью отодвигаешь мои дреды, обнажая шею. Кончиками пальцев легонько поглаживаешь её. По спине ползут мурашки, и я нервно вздрагиваю. Ты припадаешь тёплыми губами к моей ключице, высовываешь кончик своего тёплого языка и проводишь им по моей коже. Слизываешь мелкие капельки пота, медленно скользишь им к моей шее, и, словно пиявка, присасываешься к ней. Я закрываю глаза и закидываю голову назад, пытаясь хоть на несколько мгновений отсрочить свою неминуемую участь. Понимаю, что на напряжённой шее ещё сильнее проступает толстая пульсирующая вена, которую ты так искал...
Перевернув меня на спину, ты широко разводишь ноги и садишься на колени так, что мои ноги оказываются лежащими между твоих. Кладёшь свои руки мне на плечи, слегка придавливая меня к кровати. Достаёшь из кармана свечку, зажигаешь её и подносишь к моим глазам. Её горячий жёлтый свет на мгновение затмевает всё вокруг. Ты молча кружишь свечой над моей грудью, выжидая, когда же наконец с неё сорвётся первая капелька горячего воска. Ставишь свечу на тумбочку, из которой достаёшь тонкий длинный трёхгранный стилет. Я заворожено слежу за холодными бликами острого металла, за танцами маленького пламени на нём. Ты кладёшь стилет на мою грудь, и его холод заставляет выгнуться и тихо застонать. Впиваешься заострёнными ногтями в мои плечи, заставляя вскрикнуть от резкой пронзительной боли. Прогибаешься в спине и касаешься моего возбуждённого члена, очертившего заметный бугор в моих боксерах, своим, скрытым под плотной джинсовой тканью. Медленно двигаешь тазом, заставляя хлопок натирать мою возбуждённую головку. Впиваешься ногтями ещё сильнее, заставляя меня закричать во весь голос и почувствовать, как на простынь начинает сочиться тонкая струйка моей крови. Продолжаешь двигать тазом, отчего на светлой ткани боксеров начинает медленно расти тёмное влажное пятнышко смазки. Внезапно прижимаешься ко мне, вдавливая своим весом два острых холодных лезвия в мою кожу. Я обхватываю твои плечи и пытаюсь оттолкнуть тебя, но ты сильнее. Медленно, безумно медленно ты начинаешь проползать по мне. Острый металл впивается и тонкими лезвиями режет мою кожу, режет твою. Ты кусаешь мои губы своими длинными клыками, слизывая шершавым языком с них первую солёную кровь. Еще сильнее вжимаешься в меня и проползаешь выше на несколько миллиметров. Острая закалённая сталь вгрызается в мою грудь, вгрызается в твою, отчего мы оба истошно кричим, пытаясь хоть на мгновение заглушить и успокоить эту адскую боль. Я пытаюсь выбраться из-под тебя, отчего лезвия оставляют ещё долее глубокий след на моей и твоей груди. Я чувствую, как по моим щекам текут слёзы, смешиваясь с твоими слезами. Ты мягко поднимаешься, убираешь стилет и берёшь свечу. Я бросаю быстрый взгляд на свою грудь, где алеют две тонкие красные дорожки крови, и на твою, где ровно посередине моих алеет такая же, чуть шире. Смотрю в твои глаза и вижу в них лишь отражение себя, лежащего на огромной кровати. Смотрю в эти дорожки крови на своей груди, будто на огни взлётно-посадочных полос аэропорта, по которым мы с тобой уходим в наше общее безумие.
Ты наклоняешь свечу над моими ранами, и горячий воск льётся на свежую кровь, отчего мгновенно темнее в глазах. Залив мои раны воском, ты подносишь свечу к моему пупку, начиная и его заполнять воском. Я - твоя восковая кукла, Билл. И я буду ей всегда. От жжения и боли мой член сильно напрягается, а головка натягивает влажную от смазки ткань боксеров ещё сильнее. Я начинаю стонать, ты улыбаешься. Берёшь стилет и разрезаешь мешающий моему члену хлопок. Отбрасываешь обрывки ткани в сторону и начинаешь медленно расстёгивать свои джинсы. Освободившись от них, ты так же разрезаешь ткань своих шортов, выпуская на свободу свою возбуждённую плоть.
Раздвигаешь руками мои колени, сгибаешь мне ноги. Медленно проводишь руками по моим вспотевшим бёдрам, отчего я впиваюсь в свою прокушенную тобой губу и пью свою тёплую кровь. Прикасаешься к мошонке, резко наклоняешься и чуть прикусываешь яички. Я громко кричу и сжимаю простынь в своих ладонях. Улыбаясь, ты разводишь мои ноги ещё шире и резко, грубо вторгаешься в меня. Ужасающая боль пронзает тело, словно приколачивая меня к этой постели, как Христа - к кресту. Я не могу дышать, не могу двигаться, не могу думать. Единственное, что я знаю - это то, что ты во мне, и мы с тобой вместе. Ты начинаешь резко двигаться внутри меня, прижавшись своей кровоточащей грудью к моей забрызганной воском груди. Ты хрипишь, рычишь как зверь, и каждое твоё животное движение внутри меня приносит мне лишь боль и страдание, но вместе с тем - радость. Ты подбираешься своими губами к моей шее, впиваешься в неё своими острыми клыками, прокусывая до крови. И когда твои холодные клыки пронзают мою шею, твоя горячая сперма толчками начинает заполнять меня. Я кричу от боли, срывая голос и переходя на еле слышный хрип. А ты пьёшь мою кровь. Сначала высасываешь её из неглубокой ранки, потом слизываешь своим тёплым шершавым языком, всё ещё оставаясь во мне...
Ты смотришь в мои глаза, склонившись над моим членом. Обнажив свои острые зубы в зверином оскале, ты прикасаешься к моей головке своим правым клыком, оставляя на возбуждённой плоти широкую розовую царапину. Обхватываешь головку сухими губами, смыкаешь зубы, чуть прикусив уздечку, и мои руки всё же разрывают белую простынь, забрызганную нашей кровью. Я изливаюсь в тебя, выгибаясь в спине и пытаясь протолкнуть член как можно глубже в твоё горло...
Ты обессилено падаешь рядом со мной, мой влюблённый в свою жертву вампир, и нежно касаешься своими длинными холодными клыками моей ключицы. Чуть подумав, ты всё же меняешь клыки на губы и нежно целуешь мою шею. В последний раз слизнув с неё последние запёкшиеся капельки крови, ты засыпаешь, уткнувшись носом в моё плечо. Ведь тебя не было целых четыре дня, и мы оба безумно устали...
Если когда-нибудь меня спросят, что такое ад, я скажу, что это место, где есть я и где нет тебя. А боль - это то, что даёт нам почувствовать жизнь и любовь. Ведь вампиры любят до гроба. А мы уже не играем...

Тонкая игла резко прошивает кожу. Я морщусь от боли, но ледяная сталь всё сильнее вонзается своим острым жалом в вену. Прикусываю губу, забираю в шприц немного крови, отчего мутно-белая жидкость в нём становится грязно-розовой. Задерживаю дыхание и резко нажимаю на клапан большим пальцем. Розовая жидкость быстро впрыскивается в меня, оставляя в грязном пластиковом цилиндре лишь зияющую пустоту...
Я открываю глаза и морщусь от боли в затёкшей шее. Ладонь медленно скользит по грязному влажному асфальту. Исцарапанные пальцы цепляются за обшарпанный камень. Длинные ногти, местами покрытые чёрным стёршимся лаком, ломаются об него, когда я пытаюсь встать. В глаза резко бьёт яркий свет, и я вжимаюсь спиной в холодную стену. Как слепой, резко блуждаю в пустоте руками, пытаясь нащупать хоть что-то, но пальцы чувствуют только влажный холод.
Разгибаю спину, поднимаю голову и вижу незнакомый город вдали. Высокие, словно стволы гигантских стеклянных деревьев, здания, слегка коптящие трубы, яркий свет окон, фонарей, кружащих над ним непонятных авиеток, отдалённо похожих на вертолёты. Анфилада мостов, по которым то и дело проносятся чёрные скоростные экспрессы, уводит взор прямо в мерцающий электрическим светом грязно-голубой горизонт.
Красные огни вспыхивают попеременно то справа, то слева в тёмном воздухе. Постоянный электрический треск давит на уши. Где-то гудят странные машины и механизмы. Из крайней слева трубы в тёмное небо вырывается столб красного дыма, и резкое шипение на мгновение оглушает.
На негнущихся ногах иду по старой дороге. Слева и справа - низкие бетонные стены. Через каждые полтора метра в них воткнуты толстые ржавые трубы, к которым приварена металлическая сетка метра четыре высотой. По краям узкой асфальтовой дороги растрескавшийся и полуразвалившийся бетонный бордюр.
Подхожу к запертой металлической двери, громко стучу в неё два раза. В ответ - лишь тот же протяжный гул механизмов и странный шум, словно у сбившегося с волны радиоприёмника. Бью в дверь ногой, но она не открывается. Замечаю справа узкую щель, из которой слабо брезжит холодный неоновый свет. Просовываю в неё пальцы и тяну тонкий лист металла на себя. С лязгом отлетают ржавые заклёпки, и ржавое полотно отстаёт от дверного каркаса как раз настолько, чтобы я мог пролезть в образовавшуюся дыру. Нагибаю голову, просовываю ногу и пролезаю внутрь. Перед глазами - город, который я видел издалека.
Странные металлические машины, отдалённо похожие на экскаваторы, перекладывают груды искорёженного металла с влажной чёрной земли на длинный транспортёр. Стоящие через каждые пять метров огромные прожекторы бьют в небо своим ярким холодным светом. Узкая асфальтовая дорога спускается вниз от самых ворот. Я иду по ней и смотрю по сторонам. Слева - искорёженные груды металла, бывшие когда-то автомобилями. Справа - чёрные от копоти, полуразрушенные бетонные фундаменты. Одинаковая картина на фоне приближающейся громады города.
На одном из бетонных валунов сидит мальчик. Длинные тонкие ноги почти обтянуты ярко-голубыми джинсами с широким чёрным ремнём. Худое тело скрывает узкая ярко-красная футболка. На запястьях - кожаные напульсники с металлическими шипами. Короткий ёжик чёрных как смола волос и длинная чёлка, падающая на глаза. Длинные ногти, покрытые блестящим в электрическом свете чёрным лаком. Я подхожу и смотрю на него.
Он поднимает на меня свои блестящие ореховые глаза с капелькой грусти, словно странной льдинкой застывшей где-то на их глубине. Опирается руками на пыльный бетон и спрыгивает на землю рядом со мной. Берёт меня за руку и ведёт в город.
- Что это за место? - спрашиваю я его.
- Сити, - бесцветным голосом отвечает он и чуть сильнее сжимает мою руку.
Мы идём по улицам этого странного города, ни о чём не говоря. Над головами пролетают авиетки, мимо нас проносятся смятые груды металла на транспортёре. Холодные стеклянные стены справа, ледяное серое небо сверху и яркий свет слева.
Мы поднимаемся на старый металлический мост. Опираемся на ржавые перила и смотрим вниз. Там - рябое серо-чёрное нечто, словно помехи на экране чёрно-белого телевизора, из которого выдернули антенну.
- Что это такое? - спрашиваю я у него, чуть кивая головой вниз.
- Рубикон, - спокойно отвечает он и поворачивается ко мне.
Я оборачиваюсь и смотрю на город. По стенам домов, по яркому свету, по людям и машинам - по всему внезапно проходит эта же серо-чёрная рябь.
- Что происходит? - спрашиваю я, указывая на меняющийся город.
- Ничего, - отвечает он, - здесь так всегда.
- Почему я здесь?
- Ты сам этого хотел. И теперь ты здесь.
Я проглатываю подступивший к горлу комок страха и смотрю на него.
- Я не помню, чтобы когда-нибудь хотел здесь очутиться. Ведь я даже не знал про это место...
- Когда-то, - отвечает он, - это место было другим. Здесь цвели сады, светило солнце, пели птицы... Били разноцветные фонтаны, люди гуляли по паркам, кормили голубей, валялись в траве... Здесь летали бабочки с огромными разноцветными крыльями, и люди были счастливы...
- И что произошло?
- Никто не знает... Всё изменилось. Мир стал серым, краски поблекли... Небо затянули вечные тучи, постепенно умерли птицы, пропали люди. Не осталось никого. Бабочки ещё немного летали, но с каждым часом их становилось всё меньше и меньше, пока не исчезли последние. Вместо людей пришли машины. Наступила тьма...
Я отошёл от перил и сел посередине моста, поджав под себя ноги и положив руки на колени. Он чуть помедлил и устроился так же напротив меня. Я поднимаю голову и смотрю в небо, по которому волной проходит серо-чёрная рябь. Слежу за ней глазами: вот она рождается на востоке и исчезает на западе, а вместе с ней ещё одна такая же волна идёт по разбитому, покрытому трещинами асфальту, по стеклянным стенам домов, по гудящим механизмам...
Я встаю и спускаюсь с моста. Мальчик поднимается, догоняет и берёт за руку, а я лишь смущённо смотрю на его чуть розовые щёки. Его пальцы сплетаются с моими, и я чувствую странное тепло внутри.
- Почему ты остался? - спрашиваю я у него.
Он тяжело вздыхает и пожимает узкими плечами:
- Не знаю. Наверное, я просто должен был здесь остаться. Ведь ты же должен был кого-то повстречать...
Непонимающе смотрю на него. Он лишь скользит взглядом по мерцающему Рубикону, и в глазах его отражается это ледяное мерцание зимы.
- Откуда ты знал, что я приду?
- Я не знал, - ответил он мне. - Просто ты должен был, в конце концов, прийти сюда. Это твоя судьба. Как и моя - сидеть и ждать тебя.
- И ты долго ждал?
- Время не имеет значения. Ничего не имеет значения. Есть только ты. И Рубикон. И больше ничего.
- А этот город? Эти запахи? Это странное небо? Этот шум, этот свет?
Он грустно рассмеялся, а его глаза лишь ярче засверкали.
- Ничего нет. Нет ничего. Этот город - ничто, всего лишь иллюзия.
- Но мы же где-то? Мы же не можем быть нигде? Я вижу его, я слышу и чувствую. Я дышу, касаюсь его стен... Город не может быть выдумкой...
- Пойди и убедись сам, - отвечает он, усаживаясь на мокрый асфальт.
Я подхожу к стеклянной стене одного из домов и касаюсь её пальцами. По стене пробегает серо-чёрная рябь, и пальцы проваливаются в пустоту. Я смотрю в небо, и волна ряби в который раз пробегает по нему. Опускаю глаза вниз и вижу, что сквозь испещрённый трещинами асфальт, как сквозь затонированное стекло, видна серо-чёрная рябь. Она рождается где-то на самой глубине, поднимается выше и проходит вязкой волной по поверхности, заставляя дрожать окружающий мир.
Я подхожу к мальчику, резко хватаю его за руку и заставляю подняться. Наклоняюсь к его лицу и заглядываю в глаза.
- Как тебя зовут? - дрожащим голосом спрашиваю я.
- Это неважно. Ничего не важно. Нет имён. Нет людей.
- Как тебя зовут? - кричу я ему в лицо.
- Что такое имена? - всё так же спокойно отвечает он, а в глазах - лишь сумеречное мерцание. - Всего лишь набор букв, который никому не нужен. Человек - то же самое, если помнишь только имя. Ничего не значит. Ничего нет.
Я размахиваюсь и бью его ладонью по щеке. Мерцание в его глазах становится ярче, длинные подкрашенные ресницы слипаются, и по сухой бледной коже медленно скользит одинокая слеза.
- Ты так и не понял... - с лёгкой грустью в голосе говорит он.
Я смотрю на него и внезапно понимаю, что он - это я. Я каких-то пару лет назад.
- Ты - это я?
- Возможно, да. Возможно, нет. Я не знаю.
- Почему я здесь?
- Это твой выбор. За себя. За меня... Ты сам так решил. И вот теперь ты здесь. Ты сам так решил...
Я наклонился к его лицу, высунул язык и провёл им по влажной солёной дорожке на его щеке. Он прикрыл глаза и чуть запрокинул голову назад.
- Прости меня... - прошептал я ему. - Прости...
- Ты сам так решил... - ответил он сквозь слёзы. - Ты перешёл Рубикон. Назад пути нет.
- Прости меня... - вновь прошептал я, припадая губами к его губам, запуская пальцы в липкие от геля волосы. Прикрыл глаза и прислонился своей щекой к его щеке. Обнял за плечи, пытаясь как можно сильнее прижать к себе.
- Назад пути нет... - ответил он, чуть шмыгнув носом и отворачиваясь к Рубикону.
Я наклонился к нему и поцеловал в лоб. Внезапно мне в нос ударил резкий запах бензина и горелой резины. Я запустил пальцы в его волосы и почувствовал, как по ним течёт липкий чёрный дёготь. Мальчик стал таять в моих руках. Я пытался прижать его к себе, пытался спасти...
- Ты перешёл Рубикон... - всё ещё слышал я свой детский голос, доносящийся откуда-то из призрачного сияния, что ещё сверкало на моей сетчатке от его глаз. - Назад пути нет...
Вдруг серо-чёрная рябь заполнила собой всё вокруг. Я понял, что я падаю в пустоту и не чувствую своего тела. Лишь я. Лишь странная рябь вокруг. И далёкое мерцание Рубикона...
Я открываю глаза и вижу пустой гостиничный номер. Слышу шум телевизора, не включённого ни на один канал. С трудом поднимаюсь, подхожу к нему и нажимаю на кнопку. Шум мгновенно пропадает, заполняя пространство тишиной. Иду мимо кровати и подходу к зеркалу на стене. Смотрю на своё отражение. Размахиваюсь и бью кулаком по нему. Зеркало трескается и рассыпается на сотни осколков. Из разбитой руки на пол медленно капает вязкая кровь. Капля за каплей - на осколки стекла. Капля за каплей. Капля за каплей... Я смотрю, как постепенно тонкая плёнка покрывает осколки зеркала на полу. Осколки зеркала, показавшего мне себя. Себя, стоящего и смотрящего в свои глаза. В свои блестящие ореховые глаза с капелькой грусти, словно странной льдинкой застывшей где-то на их глубине...

Мол. Старый. Полуразрушенный. Серый. Хрупкий, как и ты. Потёртый волнами. Весь в трещинах. Как мои худые руки - в тонких венах. Мокрый. Как моё лицо - от слёз. Скользкий. Забытый. Кое-где водоросли. Местами - раковины. Весь в выбоинах. Как моя душа. В них вода, порыжевшая, старая, зацветшая вода, как боль в моём сердце. Волны. Такие величественные, мягкие - как твои волосы. Бьются об этот мол. Как совсем недавно зеркала - о мои руки. Брызги. Мелкие, невесомые, невозможно-солёные вокруг меня. Я вдыхаю их и глотаю. Вместе со слезами.
Старый бетонный мол, на сотни метров уходящий в это прекрасное свободное море. Впереди - размытый горизонт. Лёгкие чуть серые облака. Тусклое солнце, будто лицо в тумане. Словно за вуалью - за этой мягкой, полупрозрачной дымкой. Где-то там. Где-то высоко. Где-то далеко. Так далеко, что и невозможно себе представить. Невозможно вообразить. Но - есть. Пусть и мне никогда туда не добраться. Где-то там, в этом бескрайнем небе. А ещё я верю, что где-то там - и ты. Такой же, как раньше. Такой же весёлый. Такой же хрупкий. Такой же невесомый, как прежде. Такой же светлый. Всё такой же прекрасный. И такой же одинокий, как и я. Я верю, что где-то среди этих бессчётных звёзд есть и твоя. И ты, ставший маленькой звёздочкой, светишь мне каждую ночь. Пусть еле заметно. Пусть так же слегка холодно, что и раньше, но светишь. Мне...
Ты когда-нибудь слышал море, Билл? Слышал этот шум? Такой раскатистый, вязкий, плотный? Но и тонкий, еле заметный. Рождающийся где-то далеко и уходящий туда же? Наверное, слышал. Но слышал ли ты его так, как сейчас слышу я? Этот едва заметный шёпот? Твой... Это едва заметное дыхание? Твоё... Это шуршание волн, как простыней по кровати? Этот медленный бег волн, словно наших рук по телам друг друга? Этот холодок твоего выдоха мне в лицо? Этот солёный запах бисеринок пота? Хрустальных слёз?
Я долго бродил по этому заброшенному пляжу, прежде чем набрёл на этот мол. Снял кроссовки и бродил босиком по этому влажному серому песку. Еле ступая. Медленно. Шатаясь. Не то от ветра, не то от рыданий. С трудом делая каждый новый шаг. Ноги увязают в песке, утопают по щиколотку. Там, внизу - холод. И влага. Наверху песок теплый, а внизу - обжигающе холодный. Леденящий. Холод...
Щепки, засохшие, гниющие водоросли. Мусор. Колотые ракушки. Камни. Поднимаю один и бросаю. Со всей силы. В это море. В это небо. В этот мир, что оставил меня без тебя. А камень просто падает в воду. Без брызг. Почти беззвучно. Лишь шумит море. Этот постоянный запах пузырьков газировки в стакане. Сводит с ума. Не прекращается ни на мгновение. Постоянное шипение. Постоянная боль...
Захожу в воду. Мокрый песок под ногами скользит. Оступаюсь, но удерживаюсь, чтобы не упасть. Иду дальше. С каждым шагом всё труднее. С каждым шагом - холоднее. Вода по колено. Останавливаюсь. Поворачиваюсь лицом к берегу. Смотрю на этот мусор на берегу: на поломанные, полусгнившие доски. На обломки весёл. На кучи сухих водорослей. На пластиковые бутылки. На брошенную здесь много лет назад потрепанную временем рыбацкую лодку с обломанным левым бортом. На осколки битого бутылочного стекла. На пару жестяных банок, связанных почему-то жёлтой верёвкой. На сереющее небо. На облака цвета загрунтованного холста. На набегающие волны. Хочу уйти оттуда, Билл. Уйти как можно дальше. К тебе. На небо. Закрываю глаза. Делаю ещё несколько шагов назад. Вода по пояс. Ещё пара шагов. Вода по грудь. Трудно дышать. Зато легко плакать. Зато легко кричать. Кричу, срывая голос. Хочу, чтобы ты услышал. Услышал, где бы и как далеко бы ты ни был. Поднимаю руки над головой и падаю на спину. Как на кровать - в эту холодную воду. Одежда мгновенно намокает. Даже не пытаюсь шевелиться. Просто качаюсь на волнах. Тянет на дно. Но почему-то не тону. Открываю глаза. Серое небо. Снова кричу. Так громко, как могу. Стараюсь перекричать это змеиное шипение моря. Хотя бы на мгновение его перекричать. Что-то солёное попадает в рот. В нос. Вода? Слёзы? Щиплет глаза. Сводит руки. Давит на грудь. И лишь серое небо перед глазами. Становится ближе. Всё ближе и ближе. Я уже тону в нём. Я лечу, Билл? Я лечу? Куда, Билл? К тебе? К нам? Какой горький привкус во рту. Как холодно. И тебя нет рядом. Чтобы успокоить. Чтобы согреть...
Открываю глаза. Песок. Захлёбываюсь кашлем. Изо рта течёт вода вперемешку со слюной. Облизываю губы. Солёные. Горькие. Сухие. Не такие, как твои. Не такие, как раньше. Одежда уже сухая. На голове нет кепки. Наверно, утонула. Шапочка порвана. Встаю на колени. Снимаю. Что есть силы, выбрасываю в море. Моментально тонет. Боже, Билл, как бы я хотел сейчас так же...
Ощупываю левый внутренний карман куртки. Нет, не потерял. На месте. Самое дорогое. У сердца. Поднимаюсь на ноги. Как долго я так пролежал? Час? Два? Часы запотели. Стоять трудно. Оглядываюсь. Всё словно в тумане. Вижу вдалеке какую-то серую полоску, уходящую далеко в море. Вереница брызг. Волны ломаются. Приглядываюсь. Мол. Шатаясь, иду туда. Жаль, что не к тебе. Ноги не слушаются. В ушах гул. И шум. Шипение. Море...
Ржавая, сломанная лестница сбоку. Мокрая. Уже отставшая от бетона. Куски облупившейся, вздувшейся краски. Хватаюсь онемевшими руками. Пальцы скользят. Босые ноги царапаются в кровь об искривлённые, рваные металлические ступени. Но всё же кое-как забираюсь на мол. Холодный бетон. Вода. Старая. Рыжая. Цветущая. Водоросли, мох на бетоне. Скользко. И почему-то грустно. Аккуратно ступая, постоянно скользя по этой морской гнили, иду. В море...
Губы пересохли. Облизываю. Соль. Другая. От воды. Не от крови. Не от крови, до которой ты кусал мои губы. Не от слёз, которых уже не осталось. Ветер. Треплет полы куртки. Сбивает, путает волосы. Шатает. Воет. Страшно. Но не оттого, что могу упасть и умереть. А оттого, что могу выронить из рук. Выронить и не выполнить твоего последнего желания. Ведь ради него я здесь. Иду. Волны бьются о мол, окатывая меня снопом белых солёных брызг. Я вдыхаю их и глотаю. Иду. Вперёд. Сжимаю в руках. Теплый, согретый моим теплом. Моей любовью к тебе. В моих руках. И навсегда - в моём сердце...
Подхожу к краю мола. Впереди - бескрайнее и бесконечное море. Впереди - яркий, золотистый горизонт. Заходящее солнце. И такое чистое небо. Свежий морской воздух. Россыпь брызг. Мягкие, пушистые волны. Успокаивающий шёпот моря. Убаюкивающая прохлада. Тёмная, как твои волосы, вода. Прозрачная, чистая. И я - смотрю в неё. Словно в твои глаза. Которых так не хватает теперь. Слушаю дыхание моря. Словно твоё ровное, тихое, еле заметное дыхание, когда ты спал. Сажусь и свешиваю свои ноги в эту чистую тёмную воду. Чувствую, как она ласкает их. Так же, как раньше это делали твои руки. Встаю и дышу полной грудью. Смотрю на уже появляющийся слева еле заметный полумесяц луны. И на краешек заходящего справа солнца.
Посмотри, Билл, видишь? Это золото заката? Эту чистую голубизну неба? Эту сахарную вату облаков над головой? А вон, смотри, видишь белый парус на горизонте? Видишь? Это всё для тебя, Билл! Это всё для тебя одного! Я люблю тебя, Билли! И всегда любил. И буду любить. Всегда...
В последний раз прижимаю к сердцу металлический цилиндр. Медленно кончиками пальцев отвинчиваю крышку. Перекладываю его в правую руку. Вытягиваю её в сторону моря. И наклоняю. Ветер тут же подхватывает твой прах, унося его в бесконечность. Ты этого хотел, Билл. Это небо, этот ласковый ветер, это вечно живое море - твоё. Навсегда. Ты этого хотел, Билл. Теперь ты свободен...
Я стою на краешке этого старого бетонного мола, на сотни метров уходящего в море. Впереди - только что погасший закат. Сумерки. Прохлада. Я стою, разведя в стороны свои руки, и улыбаюсь. Ветер треплет мою одежду. Я смотрю вверх, в это темнеющее с каждой секундой небо, и вижу мелкие бисеринки звёзд. Я верю, что среди них есть и твоя. И с неё сейчас ты смотришь на меня. И улыбаешься...

- Где Билл? - спросил Дэвид у несмело вошедшего в номер Тома.
- Говорит по телефону. Мама звонит... - тихо ответил Том, опустив глаза. Руки мелко дрожали, а по вспотевшей спине пробежал неприятный холодок.
- Раздевайся, - коротко бросил Дэвид и отвернулся к распахнутому настежь окну, прикуривая новую сигарету.
Пальцы привычно ухватились за белую застёжку пластмассовой молнии, резко потянув её вниз, взялись за полы светлой кремовой толстовки, стягивая рукава с рук и освобождая плечи. Кепка рухнула на пол следом. Футболка была стянута через голову. Ремень расстегнулся с тихим лязгом тугой металлической пряжки, джинсы медленно сползли вниз по худым безволосым ногам. В одних серых шортах Том стоял посреди погружённой во мрак комнаты и ждал.
Дэвид выбросил окурок в темноту и повернулся. Сделал пару шагов и оказался прямо перед худым подростком. Наклонился к нему, всмотрелся, словно проверяя, всё ли на нём так, как должно быть: те ли мягкие светлые брови над чуть грустными ореховыми глазами, те ли длинные ресницы окутывают их и та ли кожа, те ли белые зубы, тот ли чуть вздёрнутый кверху нос на этом знакомом лице. Почти коснулся лбом его лба, отчего в лицо Тому ударило горячее учащённое дыхание. Мягко положил руку на бугорок трусов, чуть сжал пальцы, отчего из приоткрытых губ напротив вырвался короткий жалобный стон. Почувствовал, как в ладони начинает слабо биться небольшая венка, наполняющая ровный, пока ещё мягкий член горячим соком. Прикоснулся губами к шее, оставляя на ней розоватый засос. Продолжая массировать бугорок рукой, прикусил зубами кожу на ключице, чуть оттянул её, заставляя Тома тихо всхлипнуть и замычать. Ухмыльнулся, разжал зубы и с силой сжал руку. Тупая резкая боль пронзила тело, подкосила ноги, заставила согнуть спину и сконцентрировалась внизу живота. Дэвид обхватил сзади его плечи и понёс на кровать.
Том безвольно раскинул руки в стороны, как уже делал не один раз до этого. Боль ещё отдавалась тупыми затихающими отголосками, отчего слезились глаза, и сбивалось дыхание. Мир переворачивался, стены плыли, а на щеках выступил ровный румянец. В номер тихо вошёл Билл, прикрыв за собой дверь. Встал посередине комнаты и вопросительно посмотрел на лежащего на кровати брата и сидящего и гладящего того по животу Дэвида.
- А вот и наш звёздный мальчик, - с усмешкой промурлыкал, растягивая слова, Йост, встал с кровати и устроился в кресле. - Как Симона?
- Нормально, - сквозь зубы резко процедил Билл. - Передавала тебе привет.
- Ну что ж, мальчики, - опять почти пропел Дэвид, - сегодня вы устроили неплохой спектакль для толпы. Теперь порадуйте меня.
Билл медленно приблизился к кровати, на ходу стягивая с себя футболку. Сел на её край и нагнулся к лицу брата. Том лежал с закрытыми глазами, чуть нахмурив брови и закусив нижнюю губу. Билл высунул язык и провёл им по сухой тёплой коже щеки, коротко лизнул веки близнеца. Тот лишь приоткрыл рот и прерывисто задышал.
- Давай же, малыш, не томи ни его, ни меня, - прошипел из кресла Дэвид.
Билл мягко прильнул к родному телу. Подобно огромному червю, он медленно полз по Тому. С силой прижался пряжкой ремня к готовому разорвать ткань члену и несколько раз проскользил по нему вверх-вниз. Сел на колени и начал покрывать грудь и живот Тома поцелуями, оставляя на светлой коже влажную дорожку следов. Просунул руки под ноги брата, снизу обхватил его бёдра, разведя их так широко, как мог, и постоянно поглаживал. Руки Тома опустились на плечи, пронеслись по груди, чуть задержались на животе и быстро расстегнули ремень и молнию джинсов. Проникли под них, чуть стискивая и пощипывая кожу под чёрной тканью шортов. Взъерошили жёсткие волосы на лобке, обхватили член у основания. Билл запрокинул голову назад и с шумом выдохнул.
- Что-то это стало мне надоедать, - сухо произнёс Дэвид, поднимаясь из кресла и направляясь к кровати. - Вам бы только играться...
Билл почувствовал, как большие тёплые ладони ухватили его за плечи и отшвырнули от тела брата. Упав с кровати, он распластался на полу, сел и недоумённо посмотрел на Дэвида, нависшего над ним.
- Зачем ты... - так и не успев договорить, Билл получил сильный удар коленом в челюсть. Из глаз брызнули слёзы, а из-за кровоточащих губ вырвался сдавленный всхлип.
- Хватит нежностей, Каулитц! Хватит! - прохрипел Дэвид, быстро снимая с себя тесные джинсы. - Играть будете потом.
Билл поджал ноги к груди и тихо зарыдал, повернувшись спиной к кровати. Том, приподнявшийся с простыней, чтобы рассмотреть происходящее, получил удар в живот, отчего скорчился и захрипел. Дэвид освободился от одежды и ухватился руками за резинку трусов Тома. Резко стянув их вниз, он перевернул подростка на живот и развёл в стороны обе половинки, открывая своему взору пышущее жаром узкое отверстие. Поплевав на свою ладонь, он двумя пальцами смазал его края и стал медленно насаживать Тома на себя, обхватив руками за ноги и приподняв их. С каждым его движением ногти оставляли всё более глубокие следы на внутренней стороне бёдер. Том сжал ладонь в кулак и прикусил её, чтобы не закричать от боли, нараставшей внутри него. В глазах то и дело плыли разноцветные пятна, а воздух внезапно исчез, отчего стало невозможно дышать. Дэвид резко вошёл до конца, и Том громко закричал, прогнувшись в спине и запрокинув голову. Подождав, пока напряжённое тело под ним снова станет мягким и податливым, Йост начал медленно двигаться внутри него, всё больше увеличивая темп. Он то и дело наклонялся к нему, сдавливал его плечи, громко дышал в уши, постоянно меняя позы, темп и силу толчков. Разум всё больше затмевался, оставляя место простому животному желанию. Том уже не ощущал боли и не помнил, где он - чувствовал лишь прибывающее и нарастающее блаженство всякий раз, когда член Дэвида бился о его простату. Зажатая под животом и трущаяся о белый хлопок головка давно истекала смазкой, а мышцы паха сводила судорога.
- Дэвид... пожалуйста... - еле прохрипел Том, пытаясь сдержать новую волну удовольствия, разливавшегося по его телу. Йост просунул руку под его приподнятый живот, обхватил головку и начал резко вращать по ней ладонью, словно откручивая крышку у бутылки. Дыхание подростка сбилось окончательно, а зубы впивались в до крови прокушенную губу. Пляска ярких пятен перед глазами стала невыносимой, из горла на свободу вырвался громкий стон, и Том кончил в руку Йосту. Дэвид обхватил его за плечи, поднял над кроватью и, сделав несколько глубоких резких движений, излился в него. Том упал на кровать, прижатый к ней тяжестью горячего вспотевшего тела, и блаженно закрыл глаза. Слушал, как постепенно становится тише учащённое дыхание ему в ухо, чувствовал, как влажные пальцы размазывают его собственную сперму по докрасна натёртой головке. Отдышавшись, Дэвид поднялся на локтях и резко вышел, отчего Том вновь выгнулся, запрокинув голову назад, и вскрикнул.
- Теперь твоя очередь, Билл, - произнёс Йост, поднимая с пола всё ещё тихо плачущего Каулитца и бросая его на кровать рядом с Томом. - Доставь удовольствие братцу.
Билл молча стянул с себя джинсы и отбросил их на пол. Вытер слёзы и прижался к лежащему на боку Тому. Что-то прошептал ему на ухо, мягко коснувшись начавшего опадать красноватого члена, пробежав пальцами по влажным волоскам, чуть помассировав мошонку. Почувствовал, как в горячей плоти снова забилась тонкая жилка, а его собственный член уже гладят тёплые пальцы. Каждое движение отдавалось слабой головной болью, но от этого не переставало быть приятным. Том просунул пальцы под резинку трусов, провёл ногтями по бархатистой головке, чуть зацепив уздечку, и Билл резко выдохнул ему в лицо, прикрыв глаза. Лизнул его за ухом, поцеловал в лоб и медленно стянул чёрную ткань до коленей. Билл сел на кровати, перевернув Тома на спину, вылизал его головку от белёсых остатков спермы и сбросил с себя трусы. Взял в каждую ладонь по яичку и стал нежно их сдавливать, заставляя брата вертеться на влажных простынях и стонать от каждого прикосновения. Прикусил зубами сосок, лизнул впадинку между ключицами и мягко развёл ему ноги. Сделав глубокий вдох, Билл медленно скользнул внутрь Тома, и сам удивился, насколько легко это далось. Навалился на него всем телом, стараясь протолкнуться как можно дальше. Внутри Тома было тепло и влажно от спермы Дэвида. Билл начал двигаться, с каждым толчком стараясь протиснуться дальше и сильнее ударить по плотному бугорку головкой. Поняв, что Том слишком широк после Йоста, Билл с силой сжал ягодицы Тома. Пробежавшая от шеи по позвоночнику к мошонке волна блаженства заставила выгнуться в спине и застонать. Внезапно он почувствовал, как левая рука Дэвида схватила его за волосы, не давая опустить голову, а правая проникла в него двумя пальцами и, раскрыв его, моментально сменилась горячим членом. Йост вошёл резко и быстро, и на глазах Билла выступили слёзы. Дэвид наконец-то отпустил его волосы, и он рухнул на тело брата. Левой рукой Йост обнял его за плечи, а правой обхватил член Тома и начал быстро водить ей вверх-вниз. Том приподнялся на локтях и, запрокинув голову, громко застонал.
Дэвид стал резко и мощно двигаться внутри Билла, отчего тот так же быстро стал совершать толчки внутри брата. Том уже не прекращал стонать, Билл прерывисто дышал и изредка вскрикивал. Почувствовав, что Том скоро кончит, Дэвид убрал руку с его члена, слегка сдавив яички.
- Дэйв! - громко прокричал Том, падая на спину и пытаясь наскочить членом на руку Йоста. Билл взял влажную от смазки головку брата в свою ладонь и стал водить по ней ногтями, чуть царапая уздечку. Том несколько раз дёрнулся, тихо всхлипнул и брызнул себе на живот. Дэвид резко вышел из Билла и вошёл вновь, заставив его излиться в тёплое нутро брата и рухнуть на его грудь. С громкими хрипами Йост несколько раз двинулся внутри него, с силой сжал мошонку Тома, отчего тот закричал, и кончил в него, обессилено упав на горячие, покрытые потом тела братьев...
Том резко поднялся с места, увидев приближающегося Билла, только что вошедшего в зал аэропорта. В руке были зажаты билеты и паспорта. Дэвид поднялся следом, легко скользнув глазами по фигуре подошедшего Билла.
- Том, всё нормально? - спросил Билл брата, забирая свой паспорт.
- Конечно. А как иначе? - улыбаясь, ответил Том.
- Пошли, а то опоздаем... Прощай, Дэвид, - Билл подмигнул Йосту и направился к паспортному столу. Том надел на голову кепку, чуть поправил козырёк и двинулся следом.
Дэвид схватил Тома за руку и, приблизившись, посмотрел в глаза. Чуть облизнул пересохшие губы и всё же выдавил из себя:
- Том... пожалуйста... скажи только одно... Почему, Том? Почему?
Том мягко улыбнулся и озорно посмотрел на него.
- Потому что мы наигрались, - ответил он, почти касаясь губами уха Дэвида. - С нас хватит нежностей. Прощай.
Не оборачиваясь, Том быстрым шагом направился к паспортному столу. Через несколько минут два близнеца, обнявшись, скрылись в глубине тоннеля.
Дэвид вышел из здания аэропорта, достал из кармана ключи, открыл дверь припаркованной машины. Над его головой пронёсся 747-й "Боинг". Он поднял голову и ещё несколько минут смотрел на опустевшее небо. Затем сел в машину, завёл двигатель и поехал в отель. И сквозь уличный шум он всё ещё слышал сказанные собой слова: - Хватит нежностей, хватит...

Такой белый шёлк - до боли режет глаза. Такой холодный шёлк - до боли колет иголками кожу. Такой бесконечно ненавистный холодный белый шёлк - в память на каждую ночь...
Белая простынь - как безбрежное море снега. Как заиндевелая ледяная корка на изодранной в клочья душе. Как мелькающая в памяти колеблющаяся на ветру занавеска. И как парус далёкой океанской яхты, бьющийся на холодном влажном ветру. Яхты, исчезающей за далёким горизонтом. Яхты, исчезнувшей только что, чьим последним следом в памяти остался этот парус. Парус, на который смотрят печальные, чуть влажные глаза. Парус, чья белизна столь хрупка и тревожна в этом колышущемся морском воздухе...
Солёные брызги почти ледяной океанской воды мелкой влажной пудрой налипают на сухую, чуть серебрящуюся от мелкого прозрачного пушка кожу, разъедая глаза. Холодные камни молча угрюмо сереют под ногами. И лишь чистое голубое небо, с мягкими перьями летучих, почти незаметных облаков, тихо и небрежно мчащихся по нему, своим прозрачным свечением даёт надежду на забвение. На то, что когда-нибудь это всё станет далёким прошлым, как и белый парус, исчезающий вдали...
Белая шёлковая наволочка подушки резко окатывает щёку своим холодом, заставляя плотно зажмурить глаза. В память на каждую ночь - этот белый ледяной огонь, эта причиняющая адскую боль белая прохлада. Закрытые глаза не видят её, но она всё ещё стоит перед глазами. Она всё ещё здесь. Эту кристальную белизну почти ощущаешь, почти чувствуешь и слышишь. Слышишь оглушающее шуршание, слышишь, как она медленно намокает от текущих из твоих ореховых глаз слёз, как пропитывается ими, становясь чуть серой и чуть тёплой. Как тонкая струйка слюны прорывается сквозь плотно сомкнутые, чтобы не закричать, губы и ползёт по вжатому в неё острому подбородку. Как касается белого шёлка и исчезает на нём...
Белый шёлк скрипит на зубах. Плотный, ни с чем не сравнимый запах ночного крема твоего брата резко бьёт в нос, почти перекрывая доступ воздуха. Язык ощущает всю горечь его лака для волос, так и не смытого на ночь и навсегда оставшегося на этом снежно-белом шёлке. Рот полон слюны, уже насквозь пропитавшей кусок наволочки, зажатый тобой меж зубов в бесцельной попытке стерпеть ужасающую боль и не закричать, но проглотить её нет сил. Тонкие струйки прозрачных слёз чертят влажные дорожки по твоим щекам, прерывающиеся в белом шёлковом море. И лишь тончайшая, еле заметная красная дорожка тёплой, чуть солоноватой крови из уголка плотно сомкнутых губ хоть как-то раздробляет это белое безумие и чуть согревает, растапливая белый шёлковый снег...
Ладони заледенели от холодного воздуха, прорывающегося в тёмную комнату сквозь распахнутое окно. Рваная сильная боль в крепко стянутых узким кожаным ремнём запястьях не даёт погрузиться в спасительное забытье. Нежная кожа натёрта до ссадин от попыток освободить привязанные к спинке кровати руки. Лишь жжение от многих ран и боль от синяков. Раздетый, ты лежишь на холодной шёлковой простыне, уткнувшись лицом в подушку и плотно зажмурив глаза. Тонкие щиколотки сильно перетянуты ремнём, что Билл вытащил из твоих широких джинсов и снял с гитары, валяющейся в углу. Привязанные к стойкам кровати ноги широко разведены, стопы чуть провисают в наполненную холодом пустоту. Ты слышишь ветер за окном, чувствуешь, как он медленно проникает в пустую комнату, как бьётся на этом пронзительно-холодном ветру невесомый матово-белый тюль. Чувствуешь, как ветер нежно гладит твою тёплую нежную кожу, с каждым его прикосновением чуть розовеющую и успокаивающуюся. И почти засыпаешь. Почти...
В клубе было душно. Едкий запах табака и алкоголя, вспотевших разгорячённых тел кружил голову. Громкая музыка монотонно била по ушам. Брат куда-то исчез, и ты одиноко сидел на мягком диване. Полумрак и неяркие брызги света то и дело сменяли друг друга перед уставшими глазами. Плечо всё ещё ныло от тяжести гитары, ноги казались ватными после двухчасового концерта. Мозг постепенно отключался, а тело не слушалось. Лишь обрывки доносившихся будто издалека разговоров заставляли сознание держаться на плаву, не позволяя ему камнем рухнуть на дно.
Билл появился так же внезапно, как и исчез. Сел рядом, взял со стола бокал виски-колы, блеснувший холодным мраком в спёртом воздухе. Сделав несколько глотков, он вернул стеклянный цилиндр с полустёртой эмблемой клуба на стеклянную поверхность и мягко облизнул блестящие влажные губы...
Громкие шаги босых ног твоего брата по холодному деревянному полу сводят с ума, мгновенно пробуждая от спасительной полудрёмы. Ты слышишь, как они становятся всё громче, всё ярче и плотнее. Уже слышишь громкое учащённое дыхание Билла слева от себя. Ещё сильнее вжимаешься лицом в подушку, ещё плотнее смыкаешь веки на своих влажных глазах, пытаясь спрятаться, пытаясь уснуть...
Тонкие тёплые пальцы с чёрными гладкими ногтями внезапно прикасаются к твоей коже за ушами. В последний раз ты резко дёргаешься, пытаясь вырваться из пут, но затёкшее обессиленное тело уже не может сопротивляться. И тогда из твоих светло-ореховых глаз на подушку падают две одиноких слезы...
Ты наклоняешься и падаешь на огромное сидение лимузина. Билл садится рядом, вплотную придвинувшись к тебе. Быстро пробегает руками по карманам в поисках зажигалки и, не найдя её, вопросительно смотрит на тебя. Чуть вздохнув, ты протягиваешь ему блестящий светлый металл дрожащими пальцами. Он громко щёлкает крышкой, резко нажимает на кнопку, и голубоватое пламя вырывается на свободу. Оранжевый огонёк тускло мерцает в полутьме салона, а сладкий голубоватый дым, подхваченный свежим прохладным ветром, исчезает в узкой щели опущенного стекла...
Билл медленно скользит пальцами по тонкой шее, спускается на плечи, проводит по крепко связанным рукам. Так же медленно возвращается к затёкшим плечам, которые уже бьёт лёгкая судорога, и начинает их нежно массировать. Ты расслабляешься и молча соглашаешься терпеть до конца...
Ты входишь с номер, не включаешь свет и идёшь к кровати. Садишься на край, сбрасываешь кроссовки и падаешь на спину. Твой брат садится рядом, положив свою руку на твоё бедро. Ты лишь молча смотришь в потолок. Его ладонь начинает скользить по голубой ткани твоих джинсов, наталкивается на молнию и расстёгивает её. Кончики пальцев молнией проносятся по тёплому тонкому хлопку боксеров, совершают несколько кругов по лобку, сминая жесткие тёмные волосы, и касаются наливающегося члена. Дыхание сбивается, и ты еле слышно стонешь:
- Не надо, Билл... Я устал...
Острые белые зубы слегка прикусывают мочку твоего правого уха, рваное, почти звериное дыхание оглушает. Зубы продолжают скользить по шее, оставляя на коже бледно-розовые следы и влажную дорожку тёплой слюны. Перемещаются на позвоночник, снова смыкаются, оставляя след укуса прямо под серебряной цепочкой. Ты тихо всхлипываешь и неслышным шёпотом молишь тебя отпустить, получая в ответ лишь довольный смешок. Зубы сменяются выкрашенными чёрным лаком ногтями, резко вгрызающимися в кожу спины, оставляющими после себя восемь белёсых ямок, через несколько мгновений ставших ярко-алыми. Ногти медленно скользят вдоль позвоночника, всё ближе и ближе подбираясь к заметной цели. Тёплые пальцы мягко ложатся на ягодицы, чуть сминая их. Ты пытаешься свести плечи, чувствуя, как, высыхая, становится холодной от ветра слюна Билла. Снова закусываешь мокрый край наволочки, уже насквозь пропитанной твоими слезами. Большие пальцы в кольцах глубоко проникают между ягодиц, резко и грубо их раздвигая. Ты наконец проглатываешь так долго стоявший в горле комок и громко шмыгаешь носом. Открываешь глаза и видишь перед собой лишь посеревшую, сплошь во влажных пятнах, шёлковую белизну.
- Ты слишком часто устаёшь, братец, - надменно отвечает он, продолжая поглаживать твою напрягающуюся плоть.
Ты находишь в себе силы лишь повернуться на живот. Билл громко вздыхает и начинает раздевать тебя. Стягивает футболку, скользит тёплыми ладонями по чуть шершавой коже спины, снимает джинсы. Проводит носом по выступающим лопаткам, гладит кончиками пальцев по щекам, убирая с них мягкие тонкие прядки волос. Ты зарываешься головой в подушку, расслабляешь спину. Он целует тебя в лоб, проводит влажным кончиком языка за ухом. Его тёплое дыхание мягко ласкает нежную кожу. Глаза сами собой закрываются. Ты уже дремлешь, когда он молча встаёт с кровати и идёт в душ...
Что-то горячее резко входит в тебя, отчего мгновенно сбивается дыхание. Ты резко вздрагиваешь, пытаясь воспротивиться этому, но сухие ремни лишь ещё больше ранят кожу, обжигая её новой болью. Выгибаешься, насколько хватает сил, запрокидываешь голову назад и громко кричишь, срывая голос. Лишь тугие ремни резко скрипят в темноте. И лишь Билл тихо стонет, начиная движения в тебе. Медленные, плавные, неуверенные движения внутри тебя, разрывающие твои душу и тело на мелкие части. Ты уже не противишься им - лишь тихо лежишь. Ты смирился. А из глаз капают слёзы...
Движения Билла становятся быстрее и глубже, дыхание - чаще. Боль отступает, по телу медленно расползается лёгкая нега. Стоны уже не оглушают, расслабленные руки не болят. Лишь ритмичное скольжение твоего брата внутри тебя, уткнувшегося лицом в мокрую подушку. Закрывшего свои глаза влажные глаза. Глаза очередной его жертвы...
Горячая струя спермы Билла медленно разливалась в тебе. Острые ногти до крови изодрали твои плечи. Билл обессилено упал на твою тёплую спину и поцеловал в висок. А ты лишь почувствовал влажную от твоей собственной спермы простынь, к которой был прижат его телом...
Ты стоишь на пустом берегу и смотришь вслед исчезающему за горизонтом белому парусу, так похожему на шёлковую простынь, на которой ты был распят. Смотришь в бесконечную даль своими чуть подёрнутыми влагой, красноватыми после очередной бессонной ночи глазами цвета лесного ореха. Стоишь и смотришь, как исчезает в сероватой дымке последний след белого паруса прекрасной океанской яхты. И веришь, что когда-нибудь время сотрёт из твоей памяти и тот белый шёлк, что так грубо и жестоко был оставлен на бездонной глубине твоих тёмных зрачков...

Серебристая луна за окном чертит бледную дорожку от окна к моему креслу. Я давно уже не включаю свет - так проще. И лучше. Меньше болят глаза. Меньше теней. И меньше соблазнов. Я бы задёрнул шторы, но за окном зима, а ты её так любишь. Ты так сильно ждал её прихода, так мечтал снова поваляться в снегу, поиграть в снежки, подурачиться, как в детстве, что я не могу отвести своих глаз от заснеженного газона перед домом. Не сказать, что мне самому так нравится зима, но она нравится тебе.
Смотрю, как медленно, неторопливо падает снег. Мягко, едва слышно, плавно и легко. Так же бесшумно, как ты всегда ходил босыми ногами по мягкому ковру. С таким же мерным шелестом, с таким же точно беззвучием. Всегда такой аккуратный, осторожный, снявший свою кепку и шапочку, в одной футболке шёл ко мне. Мягко толкал незапертую дверь и осторожно, затаив дыхание, входил. Буквально плыл по этому мягкому красному ковру. Не спеша. Медленно. Тихо. Подходил сзади к моему креслу и садился на подлокотник. Обнимал меня за плечи, и я чувствовал твоё тепло. Твоё почти нагое тело под одной лишь футболкой. Твой жар. Твою нежность и твою любовь. И мне становилось легко. Мне не было больше одиноко. Ведь мы были вместе. Мы были рядом. Ты и я. Рядом.
Никогда не любил слушать наши записи. Ни диски, ни синглы. Потому что всё настолько надоедало во время репетиций и записей, что хотелось поскорее от этого избавиться. Хотя ты наоборот обожал. И всегда находил повод быть недовольным. Чаще всего, мной. Тебе не нравилось, как я спел. Не нравилось, как я сыграл в клипе. Не нравились мои фото, одежда, обувь, музыка, которую я слушаю. Ты всегда критиковал на правах старшего, а мне всего лишь оставалось прислушиваться и молчать. Но это были не твои обычные на публике подколки. Дома ты издевался. Издевался жестоко, грубо, оскорбительно. А мне приходилось молча сидеть и терпеть все твои издёвки. Ты всегда хотел унизить меня, хоть и не позволял никому другому этого делать. Ты просто завидовал. Моему успеху, моим поклонницам, моему голосу. Хотя ты бы никогда в этом не признался. Но всё равно завидовал. И хотел отомстить. А потому каждый вечер ты приходил и начинал оскорблять меня. Снова и снова. Что-то типа игры. Ты проверял меня на прочность. Зная, как я отношусь к тебе. Зная, как мне тебя не хватает. А потому проверял.
Один раз я посмел тебя не послушать, посмел возразить. И ты не пришёл. Я сидел и ждал тебя всю ночь. Слышал, как ты вышел из душа. Как прошёл к себе. Как прикрыл дверь. Я сидел и слушал, затаив дыхание. Эти несколько секунд до того, как ты снова откроешь дверь и пойдёшь ко мне, всегда были для меня подобны пытке. Время текло ужасно медленно, казалось, что прошла уже пара часов, а не секунд, прежде чем твоя дверь тихо открывалась, и я чувствовал твои шаги. Но в тот раз я ждал ещё дольше. Десять секунд. Двадцать. Тридцать... Минута... Пять... Десять... Полчаса... Час... Два...
По лицу текли слёзы. Плечи тряслись. Всё тело онемело от постоянного сидения в одной и той же позе. Руки похолодели, пальцы замёрзли. Я молча считал про себя минуты. Ждал. Когда ты придёшь. А слёзы лились, не переставая. Поперёк горла стоял комок, который никак не удавалось проглотить. И странная тупая боль откуда-то. Словно издалека приходила по нарастающей. Влезала в тело. Забиралась в душу. Заставляла глотать слёзы. Заставляла страдать. Впервые в жизни ты причинил мне боль, Том. Впервые в жизни мне было больно из-за тебя.
А ты просто лёг в кровать. Зная, что я люблю тебя. Зная, что я жду. Зная, что ты мне очень нужен. Наверное, ты лежал и смотрел в потолок. Думал, жду ли я тебя. Знал, что жду. Знал. И чувствовал. Чувствовал, что я плачу. Чувствовал, но не встал с кровати. Не надел футболку. Не открыл свою дверь. И не пришёл ко мне. Не пришёл...
Было ещё темно, когда я вышел из дома. Никто не остановил. Никто даже не заметил, что я ушёл. Наскоро побросав в сумку какие-то вещи. То и дело вытирая красные от слёз глаза. Ты не остановил, Том. Хотя я надеялся, что остановишь. Что бросишься вслед. Что догонишь. Что всё-таки придёшь. Пусть в последний момент, но придёшь. Ты так и не пришёл, так и не догнал... Я закрыл дверь. Всё, Том.
В слабом свете луны я увидел занесённую первым снегом дорожку. Запорошенный газон. Низкую изгородь в лёгких хлопьях снега. Такси уже стояло у калитки. Я медленно подошёл, открыл дверцу. Таксист взял мою сумку, бросил в багаж. В последний раз я бросил взгляд на наш дом. На окна второго этажа. Оба были тёмными. Твоё и моё. Тёмные окна. В чужом доме...
- Молодой человек, с Вами всё в порядке? - стюардесса слегка наклонилась ко мне. Не узнала без макияжа. И правильно, никто не должен знать. Так будет лучше.
- Я просто немного устал. Не люблю летать, - как можно безразличнее ответил я.
- Не волнуйтесь, мы уже почти прилетели, - улыбнулась дежурной улыбочкой и ушла. Теперь-то точно никто не побеспокоит...
Знаешь, Том, я начал новую жизнь. Поначалу было трудно. Но здесь меня никто не знает. Здесь чужие мне люди, другая жизнь, другая страна. Здесь я наконец-то могу быть сам собой. Не играть на публику. Не быть звездой. И не слышать твоих постоянных издёвок. Но я всё равно люблю тебя. Всё ещё, хотя хотел разлюбить...
Я сижу на подоконнике и смотрю на улицу. На запорошенную белым искрящимся снегом улицу, на влажный, покрытый ледяной корочкой асфальт. И думаю о тебе. И знаю, что сейчас ты так же смотришь из своего окна на наш заметённый снегом газон, на обледенелую дорогу, и думаешь обо мне. Ты дождался зимы, но зимы без меня. Тебе трудно. Ведь ты любишь меня. Я это понял. И скучаешь по мне. Так же, как и я по тебе. Так же.
Когда-нибудь я прощу тебя. Когда-нибудь, но не сейчас. Пока ещё рано. Пока ещё нельзя. А сейчас я ложусь спать, потому что рано утром нужно идти на работу. Но я всё равно люблю тебя и жду нашей встречи. А ты ждёшь?

Встать с коленей - лишь встать, сделать это движение. Лишь поднять глаза - поднять глаза, и стать. Стать прежним и стать собой. Тем, что был, и тем, каким быть когда-то хотел. Но почему-то сейчас это необычайно трудно сделать...
Ведь это было так просто. Сложно было потом. А тогда - этот мороз по коже был безумно опасен. Этот холод, когда за влажной теплотой внезапно наступает леденящий озноб и кусает кожу объятиями острых искр, и рушится с неба такими блеклыми бликами странного света. Эта боль, которая была наградой. Боль, которая говорила мне, что ты есть. Что я не один. Что я что-то для кого-то ещё значу. Что я ещё кому-то нужен. Что я просто есть...
Ведь это было так просто - просыпаться каждое утро и чувствовать твои тёплые ладони, лежащие на моих плечах. Знать, что это твои руки легко давят мне на рёбра. И это твоё тёплое, еле слышное дыхание ласкает моё ухо, чуть шевелит тонкие волосы. Что это ты - ты рядом, и это мы - мы вместе. Это наши сны наяву. И наши мечты стали нами.
Наши мечты изменили нас - так, совсем недавно, мы были теми, кто мы есть. И не больше. Но и не меньше. Теперь? Другие времена, другие люди. Всё рядом и как будто бы близко, и ходим мы теми же дорогами, но... Но что-то уже не то. И что-то не так. Не так, как должно было быть и не так, как хотелось. Просто время ушло. И на смену ему пришло иное время...
Я так привык чувствовать тебя рядом - каждый день, каждую ночь... Каждый миг моей жизни ты был рядом. Каждый... Всякий раз я поднимал глаза и видел твои, я отворачивался к окну, и в тусклых отблесках улиц я видел тебя. Я видел вены, тонкой сеткой оплетшие твои руки, и в звуках, и в запахах, и в людях - везде я видел тебя. Ты рядом, и я знал это. Я верил. Я просто жил.
Я жил для тебя. Я жил тобою. Каждый день. Каждый час. Каждую минуту и секунду своей жизни я проживал так, чтобы ты их заметил. Ты их узнал. Узнал и понял. И просто был. Каждый день, каждый... Каждое слово - тебе. Каждый жест - для тебя. И ради тебя. Я входил в комнату среди ночи, и на смятых простынях я видел твоё распростёртое тело. Садился на край кровати, и прохладный воздух мгновенно наполнялся твоим теплом. Вслушивался в звенящую тишину, и спустя долю секунды в неё вплеталась нежнейшая мелодия твоего дыхания. Любую скульптуру я равнял по тебе, любое мнение не значило ничего, если разнилось с твоим. Любой друг становился врагом, если вставал между нами. А любой враг становился братом, если позволял хоть на немного дольше бывать с тобой. И так просто было смотреть. Но так было трудно...
Теперь мне не осталось ничего. Лишь какие-то смятые клочки слов и воспоминаний, мелкая дрожь и хрустальный снег. Ледяной ветер и еле слышный шум в ушах. Теперь мне не осталось ничего. И всё против меня...
Ты так не любил мою грусть... Ты приходил и уходил, когда тебе было нужно, а я молча сидел на окне и смотрел в холодную ночь. Но всегда возвращался. Садился рядом, нежно клал свои руки на мои плечи, касался теплыми губами мочки уха, а я чувствовал лишь тонкий осколок льда посреди жаркого пламени - то тонкое колечко у тебя в губе. Ты медленно скользил кончиком языка по моей шее, оставляя тонкую влажную дорожку, и холодный ветер начинал блуждать по ней. Твои тонкие пальцы чуть сильнее сжимались на моих плечах, а мятное дыхание слегка трепало волосы. Я опускал голову, касался подбородком груди, и первая солёная капля, чуть задрожав на ресницах, падала вниз. Медленно, чуть дребезжа, она падала вниз, оставляя тонкий блестящий след в полумраке. Всё дальше и дальше вниз. Всё дальше и дальше...
Я резко выдыхал, и вторая слеза мягко отделялась со слипшихся ресниц и падала вслед за первой, оставляя на тёмной футболке мокрый след. Ты прижимался во мне и клал свою голову на моё почти детское плечо. Сильнее прижимал острые локти к моим рёбрам и что-то тихо шептал. В такие моменты всегда хотелось встать и уйти. Уйти куда угодно, спрятаться, скрыться, но ты лишь сильнее прижимал меня к себе. Почти ложился грудью на мою спину, заставляя чуть нагнуться вперёд, и следил, как хрустальные слёзы летят вниз и разбиваются о холодный пол. Отпускал мои плечи и медленно скользил руками вниз по тонкой облегающей футболке, ощупывая рёбра. Забирался кончиками пальцев под ремень джинсов, а потом вновь проводил ладонями по бокам, мягко поднимая вверх футболку. Я поворачивал свою голову к тебе и встречал твой такой похожий на мой взгляд - янтарные глаза с тёмными прожилками, слегка влажные и такие родные. Смотрел на твои чуть дрожащие губы с блестящим в уголке колечком, наклонялся к ним и едва заметно прикасался своими, мягко проникая в твой рот языком.
Каждый раз ты знал. Ты знал и понимал. И не давал мне остаться одному. Я хотел бежать на край света, но ты всегда останавливал меня и прижимал к себе. Только ты знал, каково мне в такие моменты. Только ты знал, когда хочется плакать...
Казалось бы, так просто... Казалось бы, всего-то... Всего-то быть рядом. Быть рядом и знать, что не один... И просто быть... Почему-то мы всегда начинаем ценить только тогда, когда потеряем. Так сложно встать с коленей и стать прежним теперь. Так сложно смотреть на только что захлопнувшуюся дверь и слышать удаляющиеся шаги на лестнице пустого дома. Так больно... Знать, что один... Знать, что ты ушёл... С трудом дышать, пытаясь проглотить стоящий в горле комок, и пытаться сдержать слёзы. Я доверял их лишь тебе, лишь ты их видел... Только тебе я позволял быть рядом. Любил только тебя... Только ты мог обнять, положить подбородок на плечо, и успокоить. Удержать... Сейчас ты ушёл... Так хочется плакать...